Шестерки Сатаны

Но тут сомнения разрешились очень просто.

Стены, потолок и пол легонько дрогнули, а потом сверху донесся гул.

— Нет, не переборщили, — порадовался Сарториус. — Точно по норме. Ничего не сдетонировало.

— Но ведь они сейчас пройдут на лестницу и минут через пять подойдут к двери.

— Жалко, что немного раньше, чем я думал. Лифт только-только дошел до места. Думаю, что назад он пойдет минуты через три-четыре. До нас дойдет не раньше чем через пятнадцать. Еще пара минут на то, чтоб войти в кабину и закрыть дверь. Итого двадцать минут. А что у них? Спуск и проверка лестницы

— пять минут. Проход по коридору — тоже пять. Подготовка подрыва двери — не больше десяти.

— Растяжку надо было поставить, — заметил Ахмед. — Очень хорошая вещь. Еще бы десять минут добавили. Если б, конечно, они вовремя заметили. А если б не заметили, то подорвались бы. Тоже польза.

— Жалко гранату отдавать было, — сказал Сорокин. — Ваня, послушай, нет ли передвижений в нашем направлении. Сколько, где находятся.

— Идут пять человек, — сообщил Ваня. — Головной проходит первую площадку. Последний только что прошел через дверь.

— Засекай время прохождения одного марша головным.

— Принято!

Ваня насторожил уши. Как и что он там слышал — хрен поймешь. Но тем не менее, дослушав, сообщил:

— Головной прошел второй марш за одну минуту шестнадцать и три десятых секунды.

— Общее время прохождения двух маршей?

— Две минуты сорок восемь и семь десятых секунды.

— Идут с ускорением, — заметил Сарториус.

— Сначала осторожничают, потом смелей топают, — сказал Ахмед. — Третий марш еще быстрей пройдут, увидишь… Ваня послушал и доложил:

— Третий марш головной прошел за одну минуту десять и одну десятую секунды. Общее время прохождения трех маршей — три минуты пятьдесят восемь и восемь десятых секунды.

— Лестницу пройдут меньше чем за семь минут, — прикинул Сорокин. — На минуту с чем-то больше, чем я предполагал, но все равно, нужного запаса не будет.

— Надо их осадить в коридоре, — предложил Ахмед. — Можно эту дверь немного отодвинуть? Не совсем, а чуть-чуть? Постреляем, а?

— Помнишь, как ты в позапрошлом году хотел еще чуть-чуть пострелять? — спросил Сарториус с легким ехидством. — Если б я тебя не утащил насильно, федерасты тебя «шмелем» сожгли бы.

— Думаешь, здесь тоже «шмели» есть?

— Сам продавал двадцать комплектов.

— Зачем, а? Лучше б Салману продал.

— Это в девяносто третьем было, весной. А с тобой мы только в октябре познакомились. Когда с Пресни уходили…

— Лестница пройдена, — доложил Ваня. — Остановились на площадке перед входом в коридор. Общее время прохождения лестницы — семь минут три секунды ровно.

— Валет, — обратился Сарториус ко второму «зомби», — подойди к лифту, послушай, далеко ли он.

— Принято. — Валет подошел к дверям лифта, прислушался. В это самое время Ваня доложил:

— Один включил инфракрасный прицел и осматривает коридор. Нажимает спусковой крючок.

Гулкий грохот выстрелов мы и сами хорошо расслышали, так же, как звонкие удары пуль в броневую дверь и визг рикошетов. Затем все стихло.

После этого сразу пять пар ног затопотали по коридору. Затем послышался удар железом — кованым прикладом, должно быть, — по двери.

— Ну-ка, все в стороны от проема! — тихо скомандовал Сорокин. — Валет, как там лифт?

— Кабины прошли горизонт сорок. Скорость подъема — десять метров в минуту.

— Стало быть, через четыре минуты подойдет. За дверью попритихли. Ваня продолжал слушать.

— Отошли от двери. Переговариваются. Испанского не знаю, сообщить содержание не могу, — сообщил он.

— Что ж твой батя не научил их, а? — проворчал Сорокин.

— У него и надо справляться, Сергей Николаевич, — буркнул я.

— Вот дадут они сейчас из гранатомета, — нервно хмыкнул Сарториус. — Тогда нам тут никакие справки уже не потребуются…

— Не пробьют, — успокоительно произнес Ахмед. — Очень крепкая броня. И толстая.

По-моему, это он сам себя успокаивал.

Последние минутки тянулись так долго, что показались получасом. Ваня и Валет ничего не докладывали, а за дверью слышалась неясная возня, понять смысл которой я лично не взялся бы. Еще раз подумал о том, что прежде для Сарториуса не было бы никакого труда уйти из этой гостиницы без проблем. Где ж его ГВЭПы? Впрочем, я тут же и о своем, так сказать, «багаже» задумался. А ведь у меня тут чемоданчики были разные! С компроматами, с миллионами, с документами группы «Пихта»… Что-то я их не видел. Может, конечно, раньше вынесли?

Но тут послышался негромкий лязг, сразу обе кабины открылись, и мы торопливо прыгнули все вместе в одну и ту же — левую.

— Стоп! — заорал Сарториус. — Давайте двое в другую!

Все переглянулись, а Сорокин, не желая тратить время на долгие разъяснения, выдернул из кабины Ахмеда, и они перебежали в правую кабину.

— Дима, нажимай против цифры 100! — дал ЦУ Сергей Николаевич.

Я нажал. Двери закрылись, пол пошел вниз, тело словно бы убыло в весе. Кажется, я, оставшись в кабине вместе с суперсолдатами и кучей оружия, которую они тащили с собой, почувствовал кое-какое облегчение.

Но не очень надолго. Потому что примерно через пару минут после того, как наша кабина заскользила вниз, где-то наверху что-то свистнуло, грохнуло, хряпнуло…

И скорость движения кабины вниз резко убыстрилась. Уже через секунду я ощутил состояние невесомости или что-то в этом роде. То, что порвался трос, и кабина попросту падает в стометровую (а может, и глубже) пропасть, я догадался еще спустя секунду. Однако в тот самый момент, когда моя башка, парализованная ужасом, взывала не то к Богу, не то к черту, прозвучал чуть-чуть вибрирующий голос Валета:

— Скорость спуска нерасчетная. Опасно для биообъектов! Включаю экстренную остановку кабины!

Послышался хлопок, скрежет, звон, пахнуло окалиной, меня и ребят тряхнуло, подбросило, немного тюкнуло касками о потолок — и кабина остановилась.

Минуты две я делал вдохи и выдохи, пытаясь поумерить стук сердца и восстановить дыхание.

Кроме того, я попытался представить себе, с чего бы это трос лопнул. Перегрузка? Ни фига, даже в московских лифтах кабина не едет, если превышен максимально допустимый вес груза. Дефект троса? Но плетенный из стальных нитей канат лопается не сразу, а постепенно. И наверно, если эти проволоки стали лопаться, то их звон я бы слышал на протяжении нескольких минут. А тут

— р-раз! — и, слава Богу, хоть не вдрызг.

Потом я припомнил, что был свист, грохот и лязг. Прикинул. Правая кабина находилась почти точно напротив выхода из 50-метрового коридора. Если, как предполагал Сарториус «тигры» ударили по двери из гранатомета и прошибли 200-миллиметровую стальную плиту — а это реально! — то расплавленные кумулятивным факелом металлические ошметки вполне могли прошибить правую дверь. Нашей кабине они уже не достались, но зато рубанули по натянутому канату, и он лопнул, как струна на гитаре.

Почти каждый житель больших городов хоть раз в жизни, но застревал в лифте. Особенно на Руси, где многие лифты даже в мирное время выглядят, как после артобстрела. Впрочем, и на благополучном Западе бывали случаи, когда отрубалось электроснабжение какого-нибудь небоскреба, и пассажиры лифтов по несколько часов проводили в неосвещенной кабине, висящей в шахте где-нибудь на уровне 54-го этажа. Да и сейчас такое бывает, только теперешней российской прессе об этом писать неудобно.

В общем-то, застрять в любом лифте, советском или зарубежном, одинаково фигово. В советском лифте застревать противно прежде всего потому, что знаешь почти наверняка: страдать приходится из-за какой-нибудь ерунды. Например, потому, что электрик Федя после совместного распития со слесарем Гошей и дворником Васей чего-нибудь не туда подключил. Или подключил, но только одним проводом, потому что в глазах двоилось. А может, экскаваторщику Вове пообещали премию за перевыполнение плана, и он заместо одной канавы за тот же рабочий день выкопал две, причем обе поперек силового кабеля. А ты, допустим, на работу опаздываешь или на свидание с любимой девушкой. В результате на работе получаешь втык, а любимая девушка посылает тебя туда, куда ей самой очень хотелось. Между тем проспавшийся Федя совместно с похмеленным на премиальные Вовой, рискуя жизнью и здоровьем, ударным трудом и героическими усилиями устраняют повреждения, которые сами же и сотворили, жизнь постепенно входит в нормальную колею, однако моральная обида остается.