Грешные души

Перелистывая страницы Нового Завета, Котов чаще всего приходил к выводу, что это сборник парадоксов, странная смесь многочисленных, противоречащих друг другу взглядов, изложенных людьми, которые сами не понимали толком своего Великого Учителя. Многие мысли ему нравились, они проникали в него и легко уживались с постулатами из диамата. На каждом шагу в Евангелии он видел и закон единства и борьбы противоположностей, и всеобщую взаимосвязь предметов и явлений, и отрицание отрицаний…

Но никогда ему не приходило в голову выучить что-нибудь наизусть, тем не менее цитата всплыла в памяти очень точно. Возможно, она отложилась где-то в подкорке и воспроизвелась сама собой — в нейрофизиологии Владислав ни черта не смыслил. А возможно, внутренний голос, процитировавший Евангелие, принадлежал вовсе не ему…

Котов бродил и бродил по лесу, несколько раз приближаясь к забору дома отдыха, но всякий раз его вновь втягивал в себя этот живой, бессловесный мир, который был во много раз справедливее и чище того, что начинался по другую сторону забора. И лишь когда село солнце, Котов все-таки вернулся, но пошел к озеру, на темный пустынный пляж. В корпусах почти все огни погасли, уже стихла музыка, в тишине слышалось лишь несколько невнятных голосов да изредка всплескивала в озере рыба. Котов разделся и поплыл, наслаждаясь прогретой за день водой, тишиной и звездами, отражавшимися в озере. Впервые за много дней его оставила тревога, не ощущал в себе зла и ненависти — это было прекрасное чувство! На сей раз он доплыл лишь до середины озера и повернул назад. Приятная, не ломающая костей усталость обещала спокойный и безмятежный сон, каким уже и дети-то разучились спать.

Впереди мерцали редкие огоньки спальных корпусов. Тихий плеск воды слышался впереди: кто-то плыл навстречу. Отсветы окон, озаренных тусклыми лампочками, ложились на воду в виде узких красноватых полосок света, и в одной из них Котов углядел торчащую над водой голову. Через несколько минут они встретились.

— Как водичка? — поинтересовался Котов у пловца, не разглядев лица.

— Нормально, — ответила Валя Бубуева, отфыркиваясь. — Теплынь, верно?

Валя после ухода Светозара Трудомировича находилась некоторое время в состоянии шаткого равновесия. С одной стороны, радовало, что Заур не сумел ее придушить, с другой — переполняла злость на директора. «Светик» даже не вылез из сортира! Не появись вовремя бабы, дикий Заур и вправду мог удавить свою бывшую жену. Да еще, сволочь, «Светик» заявил, что, мол, «отношения нужно изменить»! Мало того, он все время лез к ней днем! А у Вали, между прочим, глажки накопилось — чертова уйма! Пришлось дотемна утюгом махать. Хотела лечь спать — но… Конечно, Светозара Трудомировича на работе уже не было — ушел домой, в свой коттедж, к супруге под бок. Танцы давно кончились, весь приличный мужской состав отдыхающих был уже разобран, а неприличный, назюзюкавшись, дрых без задних ног. Правда, в подвале кочегарки еще пел что-то электрик Трофимыч, который соображал вместе с сантехником Гошей и грузчиком Димой. Но поскольку петь они начали еще в восемь вечера, то, скорее всего, толку и от них что от козла молока. Тем более что Трофимыч был ветераном Великой Отечественной войны, а Гоша и Дима редко удерживались на ногах после первых пяти стаканов. Поэтому Валя решила пойти окунуться на озеро. С одной стороны, это должно было остудить ее и успокоить, а с другой — чем черт не шутит, вдруг мужик попадется?

Вот почему, когда «мужик», то есть Котов, действительно попался, Валя решила изменить направление своего заплыва и легла на параллельный курс.

— А я вас знаю, — сказала горничная, — вы у меня на этаже живете.

— Я вас тоже узнал, — ответил Котов, — вы мне ключи от номера выдавали…

— Верно! Вы так далеко плаваете! Не страшно?

— Нет.

— А русалок не боитесь? Среди них, говорят, симпатичные попадаются. Заманят, а сами возьмут да и утопят.

— Вы ведь тоже далеко заплыли. Вдруг водяной утянет? Они тоже симпатичные бывают…

— Ну, я же местная… А вы отдыхающий, за вас мы отвечаем…

— И вы тоже?

— Конечно, раз вы рядом со мной плывете. Утонете — спросят: «Почему не спасла?»

— Поздно спасать, — усмехнулся Котов, вставая на песчаное дно, — мы уже доплыли.

— Правда. — Валя тоже нащупала дно ногами. — Только из воды выходить не хочется. Тоска на берегу, спать надо ложиться… Не скучно вам одному? Кругом все парами, а вы такой молодой-интересный — и один… Мне вот одной очень-очень скучно.

— Хотите, я вам стихи почитаю? — неожиданно предложил Котов.

— Прямо в воде? — кокетливо удивилась Валя.

— Почему? Можно и на берегу.

Когда вышли из воды, стало прохладно. Валиным могучим телесам в тесном купальнике явно приходилось туго. У нее было с собой махровое полотенце, которое забыл кто-то из предыдущего заезда. Забежав в кабинку, Валя растерлась и набросила халатик. Когда она вернулась, Котов был уже одет и отжимал плавки.

— У вас голова мокрая, — несмело сказала Валя, — можно, я вам ее оботру?

Котов улыбнулся и подставил голову. Валя набросила ему на голову полотенце и очень нежно, с трепетом каким-то стала сушить волосы, стараясь не причинить боли.

— Спасибо, — поблагодарил Владислав, — у вас руки очень нежные… Вы замужем?

— Не-а, — мотнула головой Валя, — одни хлопоты, а жизни нет. А вас я спрашивать не буду. Здесь все, кто по одному приезжает, — холостые.

— Странно, — заметил Котов, — вы ведь очень заботливая женщина по природе. И детей, наверно, любите…

— Не знаю, — хмыкнула Валя. — Если б дети уже готовые продавались, да со всеми принадлежностями… А то рожаешь — мучаешься, потом, пока вырастут, — мучаешься, и под старость, пока сама не помрешь, все с ними мучаешься! Нет, одной лучше.

— Но скучно.

— Вот именно, — с радостью ухватилась за знакомую тему Валя. — Ну как, стихи читать будем или так обойдемся?

— В смысле?

— Ты что, вчера родился? — хихикнула Валя и положила руки Котову на плечи. — Ты ж в номере без соседа… Неужели тебе все объяснять надо?

Они стояли в темноте, и различить лица друг друга было невозможно. От Вали тянуло жаром. Котов положил руки на пышные бедра, легонько скользнул по ним ладонями вверх-вниз. Валя потянулась к нему губами, он поцеловал ее, ущипнув чуть-чуть довольно густой пушок над верхней губой. Он делал это не от похоти, не от желания утолить свою страсть, а от сострадания, от жалости…

— Миленький… — выдохнула Валя и зашарила по Котову руками, жадно, словно боясь, что все это у нее вот-вот отберут. Она, зажмурясь от сознания собственного бесстыдства — вот уж чего никогда раньше не испытывала! — начала энергично и неустанно покрывать лицо Котова поцелуями и с восторгом ощущала на своих щеках ответные прикосновения губ. Как правило, мужики — а у Вали их было, начиная с шестнадцати лет, уже не меньше трех десятков, — дорвавшись до нее, особенно не церемонились. Тискали, мяли, лапали…

Здесь, с Котовым, было что-то иное. Валя, считавшая мужиков «неизбежным злом», неким одноразовым предметом, который следует выбрасывать после употребления, поражалась тому, что этот детина, умеющий, должно быть, ломать кости и сворачивать челюсти своими кулачищами, обращается с ней, тяжелой, толстомясой и грубой, так бережно и нежно, будто она невинная невеста. Каждое его прикосновение, каждое движение рук, губ, вызывало сладкую дрожь. Злой, жадный, алчный жар в Валином теле медленно трансформировался во что-то иное, не менее горячее, но доброе. Ей тоже хотелось быть ласковой, нежной, не рвать, а дарить…

Котов тоже не совсем понимал, что с ним творится. Где-то в глубине души он знал, что его нежность и благоговение предназначены совсем не Вале Бубуевой, случайно вынырнувшей на его пути. Он понимал, что обречен на похмелье, на раскаяние, на беду, ибо в жалости своей зашел очень далеко. Но он понимал и то, что ему придется идти дальше, и еще дальше, чтобы не оскорбить, не обидеть и не ранить прильнувшую к нему человеческую душу. Он был переполнен добротой и нежностью и был счастлив оттого, что мог поделиться ими…