Атлантическая премьера

Лосенок сразу, как плюхнулся, так и захрапел.

– У нас тут иногда родня на лето приезжает, – пояснил Игорь, – в дом-то всех не впихнешь, вот и сделали эту надстройку. Мы тут с Санькой в войну играли. Или в корабль… Эх, Санька, Санька!

Окошко «мансарды» было съемное. Рама со стеклами держалась на двух щеколдах. Когда мы его сняли – а стекла в нем были почти непрозрачные от пыли и грязи, – то стало попрохладнее, а кроме того, стало возможным рассмотреть дом напротив.

– Вон там Санька жил, – вздохнул Игорь, – я ему в окошко зеркалом светил. Сейчас не выйдет, солнце не с той стороны, а утром – в самый раз.

Как раз в это время на крылечко Санькиного дома вышли наши старые знакомые. Все четверо. Они уселись на ступеньки с гитарой, которая, выходит, во время драки уцелела, и стали тренькать, пытаясь чего-то спеть.

Игорь предложил покурить, выдал мне сигарету, но от первой же затяжки его замутило, и он спустился в курятник, где и блеванул. Вернувшись, он повалился на тюфяк рядом с Лосенком и захрапел. В два голоса у них здорово получалось, и я даже если б очень хотел, то заснуть не смог. Но, к счастью, я вообще спать не хотел, а потому мне храп не очень мешал.

Особо не показываясь из окна, я курил и посматривал на «афганцев»: все мои отметки на них очень хорошо были видны. Судя по голосам, которые через улицу были отлично слышны, они тоже немного добавили, грамм по двести-триста. Пение у них не получалось, они отложили гитару. Разговор пошел о прошедшей драке, а потому очень меня заинтересовал.

– Ну как он нас, а? – не унимался Андрюха со шрамом. – Как детей!

– Да-а…– задумчиво прогудел старший сержант. – Крепкий попался. Но мы, если откровенно, сами козлы! С чего завелись-то? И главное, четверо на троих полезли. Несолидно…

– Толян, – чувствуя вину, проговорил Андрюха, – ну не могу я! Мне все эти, которые жизни не нюхали – вот где сидят! Каждая дрянь на рожу смотрит… Тошно! И у каждого словно бы вопрос: «А где тебе морду разбили?»

– Ты бы меньше думал про то, что там у них на уме, – посоветовал старшой.

– Теперь вон еще и губу рассадили. Домой приедешь, небось будешь говорить, что душманы навернули…

– А этот парень в комбезе в Баглане не мог быть? – прикинул солдат, которого я вырубал последним.

– Навряд ли. Я всех братанов нюхом чую. И морда у него не такая, не пыльная. Обознался, Костя.

– Не, это не наш, – поддержал сержанта последний из четверых. – Загорел не так. Морпех, наверно, такой загар на море нарастает.

– А не хило бы сейчас в Анапу, верно, Миня?

– Съездим. Сейчас-то на какие шиши? За зиму накалымим и съездим.

– Туда надо с парой тыщонок ехать… – помечтал Толян. – Чтоб все было: телочки, винцо, пивцо и…

– Муха цеце! – дружно сказали остальные. Видать, это был какой-то общий прикол этой компании. Мне отчего-то очень захотелось к ним.

– Не, мужики, я помню четко: он не морпех, – вновь вернулся к теме драки Толян. – Он же не в черном берете был, а в голубом. Десантура. Может, спецназ? Очень толково бил. Понимаешь, такими ударами можно вообще положить. Наповал. А он – только чтоб вырубить. Это эти дурики пинать начали, он просто драку решил прикрыть.

– Да, – кивнул Миня, – он ведь тогда не сам полез, это Андрюха в него вцепился. И то он его бить не стал, а оттолкнул.

– Чего теперь искать и извиняться: «Прости, корефан, мы не правы?» – проворчал Андрюха.

– Нет, конечно, но на будущее учесть… А то мы тоже, скажем так, оборзели. Мол, нам все нипочем, мы из Афгана, то-се… Надо иногда и поскромнее. А то и умыть могут.

– Ладно, будем скромнее… – согласился Андрюха. – Но сволочей все-таки бить надо.

– Только сперва определить надо, кто сволочь, а кто нет. Ладно, пойдем-ка могилку Санькину посмотрим… Сороковины пропустили, так хоть сейчас помянем.

– Ты у матери-то его спросил, как на кладбище пройти?

– Забыл, а она вроде отдыхать хотела. Неудобно беспокоить.

– Давайте напротив зайдем!

Миня и Толян встали с крыльца и пошли к калитке Чебаковых.

– Хозяева! – позвал Толян. – Эгей! Залаяла собака. От этого проснулся Игорь и отозвался:

– Чего надо?

– Это эти, – сказал я, – «афганцы». С которыми мы в поезде махались.

– Ну и чего им?

– На кладбище дорогу спрашивают.

– А-а… – зевнул Игорь. – Сейчас…

Мы слезли вниз, вышли из сараюшки. На лицах «афганцев» отразилось немало. И удивление, и беспокойство. Те, что оставались у Санькиного дома, встали с крыльца и двинулись через улицу.

– Привет, – сказал я, – давно не видались, верно?

– Здорово! – Толян протянул руку. – Вы местные?

– Местные, – многообещающе ответил Игорь, пожимая лапу Толяна, – какие проблемы?

– К другу хотим на кладбище сходить. К Саньке.

– Пошли, – кивнул Игорь, – провожу. Где кладбище – знаю, а где Саньку схоронили – нет. Может, по дороге спросим, а может, так найдем. У нас оно не такое большое, чтоб не найти. А Санька мне – друг.

– Ты тоже с нами? – спросил Толян, видя, что я двинулся следом за Игорем.

– Тоже Саньку знал?

– Нет, я не здешний. Но схожу. Наверно, хороший парень был, раз вы после дембеля не домой, а сюда….

– Хороший, – кивнул Толян, – жалко, что ты его не знал.

Как ни в чем не бывало, мы вшестером пошли через поселок. Вроде бы и не дрались утром. Навстречу нам около сельпо попался конопатый, которого видели на станции. Он озадаченно поглядел и спросил:

– Вы че, скорефанились уже?

– Мы к Саньке идем. Покажешь, где схоронили?

– Само собой! – Пацан пристроился к нам, и мы продолжили свой путь. На каждом шагу Игорь говорил «здрасте», похоже, что и его тут все знали, и он всех знал.

Кладбище было небольшое, обросшее огромными липами, нависавшими над маленькой облезлой часовенкой. На нем вперемежку стояли крестики и столбики со звездами, каменные плиты-стелы и пирамидки. Было тихо, хмель на свежем воздухе проходил быстро, а потому стало грустно.

Прошли несколько рядов и аллей из могил, не очень ровных, и добрались до места.

– Вот тут он, – объявил конопатый (по ходу дела мы узнали, что его зовут Вовка), указывая на покрытый алюминиевой краской обелиск с красной звездочкой на верхушке. К обелиску была привинчена на шурупах табличка с надписью «Терентьев Александр Петрович» и датами жизни, между которыми было всего двадцать лет и два месяца. Еще была фотка: на ней Санька был в гражданке.

Как-то сами собой мы сняли головные уборы. Вовка и тот притих.

– Помянем, – сказал Толян, доставая бутылку и стакан. Всем досталось помаленьку, а остаток Толян налил в стакан, накрыл куском хлеба и поставил поближе к фотке.

– Прости, Саня! – Кто это сказал, я не уловил, но мог сказать кто угодно.

Потом мы молчали. Долго, до тех пор, пока не отошли с километр от кладбища. Лишь тогда насупленный Игорь положил руку на плечо Толяна и

спросил:

– Как его… это? Ты видал?

– Долго говорить… – нехотя произнес Толян.

– Правда, что его под самый дембель?

– Ага, – ответил Андрюха. – Оттого и тошно. Мы тогда вместо молодых пошли. Добровольно. Комбат просто попросил: «Пожалейте пацанву!» Все поняли, что дело хреновое. Там ущельице хитрое, с норами. Говорят, через пещеры в Пакистан уйти можно. Разведгруппу туда с «вертушек» выкинули. Речка есть, а вдоль нее – типа тропы. Ну, на пальцах это не объяснишь… Короче, там эту группу и зажали. Ребята сели вкруговую на скале и по рации сообщили в батальон. А там, как назло, все в разгоне. Те, кого послать можно. Остались или молодые, или дембеля. Мы уже на Кабул, в аэропорт собирались. Ну, вот комбат и попросил. Санька и вызвался первым, а потом вон Толян, я. Костя, Минька, короче, все. Пошли, сделали. Хорошо, почти без потерь. Мне осколком по щеке, а Саньке из «бура» – прямо в затылок. Он, этот «бур», за два километра долбит.

– А те мужики, что его привозили, не так рассказывали, – заметил Вовка, – они вроде говорили, что он там вообще всех спас.