Пешка

Я пошел прочь от челнока, и под ногами моими шептала песчаная пыль. Было прохладно, и я радовался, что надел свитер Мертвого Глаза. Киссиндра села на землю, скрестив ноги и наблюдая за мной, но не мешая мне.

Сев на груду камней на краю плато, я слушал, чувствовал ветер и ждал, когда день возьмет свое и солнечные лучи позолотят каменную арку. Я думал о том, как был построен этот мир, собран из кусочков, осколков и преображен в произведение искусства, в Творение с помощью технологий, которые нам даже и не снились. Казалось, что мир этот создали магические силы. Памятник тупикам и разбитым мечтам. И все же что-то тут не сходилось, раз Памятник ждал, что тысячелетия спустя кто-то прибудет сюда и коснется этой земли. Даже воздух, который я вдыхал, был чудом. Все исследования в один голос утверждали, что для создания атмосферы, пригодной для жизни людей, нужна живая экосистема. Но люди могли дышать здесь, гулять, чувствовать себя как дома, — но жить не могли. И гидраны тоже. Мне стало интересно, знали ли гидраны об этом мире, прилетали ли сюда, изучали? И вдруг я понял, что Памятник был оставлен не только для людей, но и для гидранов. А может быть, только для гидранов — но на этот вопрос никакой музей не ответил бы.

И снова горечь заполнила меня. Я оставался полукровкой, мой Дар потерян — я точно так же, как и этот мир, сделан из кусочков и осколков, но, в отличие от Памятника, я — ничья идея. Никто не творил меня как произведение искусства. И две моих половины были такими одинаковыми — за исключением одной, очень хрупкой детали. В которой и заключалась вся разница между ними. Но это были два разных существа, два народа, по-разному смотрящие на жизнь и друг на друга. Спросив себя, как такое могло случиться и что это за космическая шутка, мишенью которой я стал, я тут же вспомнил, что Страйгер спрашивал меня о том же самом.

Будучи не в силах смотреть так долго в глаза этой загадке, я вынул из кармана губную арфу и стал играть, пытаясь слить ноты в мелодию, которую породил во мне ветер, заставляя вспомнить симб, вспомнить хорошее. И хороших воспоминаний оказалось больше, чем я ожидал.

Потом я вспомнил Элнер — где она сейчас и кто она, от чего она отказалась и чем стала. Если бы у меня был такой же шанс, не знаю, смог бы я им воспользоваться или нет. Гидран во мне, желая снова стать одним целым, завидовал Элнер. Но человеческая часть меня, понимая, что прошлого не вернешь, боялась этого. Мне и так уже становилось тяжело жить с тем, что я знал, тяжело быть всего лишь обычной клеткой — одной из сотен миллионов других в развивающемся супермозге Федерации.

И все же осознание того, что Элнер нашла в себе мужество сделать такой выбор, сделать этот последний шаг, так же изменило мой мир, как и то, что она помогла мне выжить в моей бестолковой жизни. Она повернула-таки меня лицом к людям и к человеческой части меня самого. Я и не представлял, что кому-то удастся заставить меня поверить в то, что, может быть, люди заслуживают уважения.

И создатели Памятника сделали то же самое. Кто они — исчезнувшие из нашего бытия сотни тысяч лет назад? Я сказал Страйгеру, что не верю в Бога. Я и не верил — во всяком случае, в его Бога. А в какого верил — скорее всего, я и сам не знал. Но раса, которая могла создать такой мир, а потом смотать удочки и раствориться в пространстве, — они могли перед своим исчезновением примерить на себя Боговы одежды, изменить генетические коды, посеять семена и оставить их в этой земле, чтобы посмотреть потом, что вырастет. Бытие и Небытие. Эксперимент, космическая шутка… Новое поколение.

Гидраны первыми освоили звезды, но они слишком зависели от своего Дара и растратили его. Когда следом за ними на звезды пришли люди, они легко, как паутину, смахнули эту сеть пси-энергии. Гидраны не достигли стадии трансформации и уже никогда не достигнут. Может, слишком легко все им досталось. Может, они никогда не замечали, каким богатством владеют и как много могут потерять.

Теперь люди построили свою собственную Сеть — бионную, может, не совсем продуманную, но жесткую. И безжалостно пользуются ею, чтобы занять ту же самую эволюционную нишу. Я снова подумал об Элнер — о бытии на краю мыслимого, о всех системах и подсистемах, о человеческих существах, ставших информационными ядрами — душами, как назвала их Элнер, — развивающегося супербытия, имя которому — корпорация. Они творят свое будущее, даже не сознавая этого.

Может, они так и не сделают никогда своего последнего шага, может, для людей это будет непосильным бременем. Может, страх Забвения, гнездящийся в мозге, отдергивает их все время назад, не позволяя стать другими, иными. Или, может быть, они просто мучительно хотят выжить, ибо не могут перекинуть мост через пропасть разделяющую двух людей.

Я посмотрел на свои израненные, в шрамах, руки и снова на рассвет. Что бы ни случилось с человеческой расой, Памятник будет ждать: маяк, указывающий путь в немыслимое будущее. Не просто каменная арка — два столба с перекладиной, но памятник смерти Смерти.

Я услышал чьи-то тихие шаги. Киссиндра.

— Отдаю должное твоим мыслям, — почти прошептала она, неуверенно улыбаясь.

Я улыбнулся в ответ:

— Смотри, не разорись.

Киссиндра съежилась. На ней была надета тонкая, с короткими рукавами рубашка, и я понял, как ей холодно.

— Садись, — сказал я, вдруг почувствовав себя эгоистом. Мне стало стыдно.

Она села на камни рядом со мной, и в ее теле не было никакой тоски, никакого желания, а в душе — никаких опасений.

И я знал это. Это было немного, но все же кое-что.

Я обнял Кисс одной рукой — по-дружески, просто чтобы согреть ее.

И так мы сидели долго-долго, глядя, как занимается день.