Девушка с холмов

Я перешел через улицу. Она с нетерпением меня ждала.

— Ну что?

— Ты права. Я зря все это время был против. Это прелестно.

— Потрогай! — сказала она.

Я очень осторожно дотронулся до колечек на ее голове.

— Пойдем скорее в гостиницу!

— Нет, ты слишком много времени потратил, вырабатывая свой план, — улыбнулась она. — Давай останемся в центре, пока не сделаем всего, что ты наметил.

В одном из магазинов мы выбрали купальный костюм и махровый купальный халат канареечно-желтого цвета, сандалии и купальную шапочку. Пока она возбужденно бегала между прилавками, ища еще какую-то одежду, я купил себе плавки. Мы наполнили машину свертками и отправились в гостиницу.

Когда мы вошли, цветы уже стояли в комнате. Она обхватила мою шею руками и потянула к себе, как утопающий пловец. Прижав губы к моему уху, она страстно прошептала:

— Обними меня крепче, вот так, Боб! И никогда не выпускай!

Глава 19

Следующие шесть дней прошли чудесно. Рано утром, иногда даже до восхода солнца, мы плавали в полосе прибоя. Потом лежали на песке и разговаривали. Возвращались в девять или позже в предвкушении завтрака. Казалось, Анджелина никогда не устает бороться с прибоем и восхищаться им. То, что залив никогда не был спокоен, служило источником постоянного удивления, и она говорила, что это — океан.

Большинство девушек, приходивших на берег, обычно были склонны немного побарахтаться в воде, чтобы потом выйти и разлечься в привлекательных позах на песке. Но Анджелина хотела большего. Вода зачаровывала ее, и она получала какое-то особое, странное удовольствие, борясь с волнами. Чем выше они были, тем больше ей это нравилось. А ведь вначале она совсем не умела плавать. И мне пришлось давать ей уроки в бассейне по вечерам.

Когда она появлялась на берегу в своем желтом костюме, все головы поворачивались в ее сторону. Прекрасно зная это, она все же валянию на песке предпочитала плавание среди волн, вызывавших у нее трепет. Когда она наконец уставала, мы ложились, распростершись на песке. И я, закурив, не отрываясь смотрел, как она снимала белую купальную шапочку и встряхивала кудрями.

— Почему ты всегда так на меня смотришь? — улыбнулась Анджелина.

— Ну, это блестящий вопрос. Ты даже не представляешь себе, как выглядишь в этом костюме, да?

— Тебе он нравится?

— Только когда он надет на тебе. Или лучше сказать, когда ты частично в нем. У меня всегда температура повышается, когда я смотрю на тебя. Понимаешь, он очень сексуален, но в то же время очень хороший и правильный. Но может быть, эти симптомы ошибочны и мы любим друг друга платонически?

— Что значит — платонически? — спросила она, и я объяснил ей. Она рассмеялась. — Думаю, что до сих пор мы любили друг друга не очень платонически. Но теперь мы можем начать, правда?

— Немедленно.

— Это забавно. Я всегда хотела сидеть на пьедестале. Я читала об этом в книгах. Как долго, по-твоему, мы должны этим заниматься?

— По крайней мере, пока мы здесь, на берегу. Мы должны выдержать испытание.

Мы долго молчали, и наконец она бросила на мои плечи горсть песка и спросила:

— О чем ты думаешь? Ты так серьезен.

— Анджелина! Твое имя звучит так музыкально, и в то же время в нем есть какой-то журчащий звук. Почему тебя так назвали? Это не в честь реки?

— Да. Я родилась в долине реки Анджелины, когда папа арендовал там ферму. Тебе это кажется смешным?

— Я считаю, что твое имя прекрасно. Я рад, что ты родилась там. Представь себе, что ты появилась бы на свет севернее, в Пенобскоте или в Шулькил?

— А тогда ты любил бы меня?

— Я любил бы тебя, даже если бы ты родилась на северном разветвлении Янцзы-Цзяна.

Однажды, когда мы лежали в темноте комнаты, а на набережной уже утихли всякие звуки, кроме шума прибоя, Анджелина внезапно обхватила меня за шею и прижалась к ней лицом.

А я-то думал, что она спит.

— Боб, — прошептала она, — давай никогда не возвращаться! Разве мы не можем остаться здесь навсегда?

— Да, правда, здесь чудесно.

— О, не только это. Боб. Я всегда была так несчастна там, и все было так, так… Я не знаю, как выразиться. Но я просто содрогаюсь, когда думаю об этом и о тебе, и я боюсь возвращаться. Никак нельзя остаться здесь?

— Нет, — ответил я. — Я должен вернуться к своей работе.

— Но тебе ведь не обязательно работать там? Ты мог бы устроиться здесь или где-нибудь в другом месте.

— Нет. Запомни: моя ферма там, и мы должны там жить.

— Но тебе не обязательно вообще жить на ферме. Ты мог бы заниматься множеством других дел. Чему-то же тебя учили в колледже!

В темноте я ухмыльнулся. Прорывать линию и отбивать левый хук — вот все, чему я научился там. Это не слишком полезно для дальнейшей жизни, особенно если ты малоперспективен в обоих отношениях.

— Мне очень жаль, Анджелина, но мне нравится жить на ферме. Я научу тебя тоже любить это. Все будет иначе, чем раньше.

Она вздохнула:

— Я знаю это. Боб. С тобой мне везде будет хорошо. Я больше не стану говорить об этом. Просто иногда мне делается страшно, когда думаю о возвращении.

Почти каждый вечер мы отправлялись танцевать. Только здесь Анджелина узнала, что такое танцы. Я тоже на паркете не Бог весть что и очень быстро научил ее всему, что умел. С ее природной грацией и хорошим чувством ритма она скоро могла уже танцевать с более профессиональными танцорами, чем я. Другой вопрос, что ей не представлялось такой возможности.

Один скверный момент, который я пережил за это время, был как раз во время танцев. Оркестр исполнял “Звездную пыль”, и мы танцевали, тесно прижавшись друг к другу, когда она подняла на меня глаза:

— Боб, знаешь, я только что подумала, скольким вещам ты меня научил. Как плавать и как танцевать и, конечно, как стать счастливее всех на свете. Похоже, ты научил меня всему.

Всему, кроме одного, подумал я, а этому ее научил Ли. Я сбился с ритма и споткнулся. Но тут же поправился и продолжал танцевать. Кажется, она ничего не заметила.

Однако в этом был и положительный момент. Промелькнувшая мысль о Ли не вывела меня из равновесия, я не взорвался, как тогда у реки. По-моему, я научился держать себя в руках. Да и мерзкий шок, вызываемый этой мыслью, перестал быть таким сильным.

Я подумал, что именно это Анджелина имела в виду, когда говорила, что боится возвращаться. Но нет, я знал, что она не влюблена в Ли. И раз так, то что бы ни сказал или ни сделал Ли, он ведь, в конце концов, был моим братом и нам не следовало его бояться. Единственное, чем я мог позже объяснить эту свою слепоту, было то, что я не понимал, насколько Ли изменился и продолжал меняться. Я редко думал о Ли и Мэри в эти шесть дней. Было слишком трудно думать вообще о ком-нибудь. Раз или два мне пришло в голову: а что происходит дома и есть ли надежда, что Сэм Харли до такой степени напугал Ли, что тот остановился и задумался. Я боялся за него. Вдруг он потеряет Мэри, а ведь это вполне возможно. Ли всегда был для нее всем, еще с того времени, когда мы были детьми, но она ведь достаточно гордая. И в один прекрасный день он может совершить такое, что ее самолюбие не позволит ей перенести.

В последний вечер мы уехали далеко по длинной пустынной полосе берега. Там сразу после заката мы остановили машину и стали собирать сухие сучья для костра. Когда костер разгорелся вовсю и от него в сгущающийся сумрак полетели искры, мы переоделись в купальные костюмы, каждый по свою сторону машины, и сбежали к воде. С юга дул сильный ветер, высоко поднимая волны. Они разбивались далеко о первую преграду со страшным грохотом, который наполнял и перекрывал все вокруг в этом мире, принадлежавшем нам одним.

Мы заплыли далеко и полностью ощутили силу прибоя и соленый вкус воды во рту. Я старался держаться к ней поближе, ни на миг не выпуская из виду белую купальную шапочку на фоне белой пены волн в темноте. Ее прибивало ко мне силой морских волн, и я ощущал теплую нежность ее тела, прижимавшегося ко мне на минуту. Потом ее снова отбрасывало в темноту и в пучину воды. Казалось, что-то шелковое касалось меня и уплывало. Я бросался за ней и ловил ее вместе с набегающей волной. И мы, смеясь, стояли, борясь с силой отбегающих волн. И я целовал ее, чувствуя соль на ее губах. Потом новая волна захлестывала нас и разлучала, бросая в бурлящую белизну пены.