Принцесса викингов

Ботольф с нескрываемой подозрительностью отнесся к столь странной медлительности Снэфрид и Рагнара. Его крохотные синие, твердые, как гвозди, глазки сверлили женщину так пристально, что она не на шутку забеспокоилась. Внешне оставаясь невозмутимой, она решила снять с себя подозрения, возглавив погоню за отступавшими к морю датчанами. Рагнар без раздумий последовал за ней и не раз рисковал жизнью, прикрывая ее собой во время кровавых абордажных схваток. Снэфрид была благосклонна к нему, сама перевязывала его раны, но не допускала ни малейшей вольности с его стороны. Рагнар был ей еще нужен, а Снэфрид взяла за правило – никто из мужчин, с которыми она порой утоляла нетерпение плоти, не должен оставаться в живых. Она потчевала их ядом, убивала во время сна или отправляла по их следам Орма. Великан был единственным, кого не постигла злая участь. Но он был нем и безгранично предан. Рагнар же, несмотря на страсть, читавшуюся в его глазах, был слишком своеволен и непредсказуем. К тому же Лебяжьебелая не желала его смерти.

Снэфрид вернулась в Ротомагус незадолго до прибытия Ролло. Атли встретил ее с великими почестями, устроив пир в ее честь. Даже Франкон был вынужден велеть ударить в колокола при ее въезде в город. На пиру Лебяжьебелая сидела выше всех воинов и предводителей, однако в душе ее царил мрак – из-за рыжеволосой франкской девицы. Она чувствовала себя оскорбленной ослепительной юностью Эммы, ее красотой и осанкой прирожденной властительницы. Отложив баранью кость, которую усердно обгладывала, Снэфрид из-под опущенных ресниц стала наблюдать, как эта девушка изящно ест, касаясь пищи самыми кончиками пальцев, как с аппетитом, но без жадности отдает должное каждому блюду, как ополаскивает руки в чаше с душистой водой, которую держит прислуживающий ей мальчик. В груди Снэфрид выше прежнего поднялась волна бессильной ненависти. Она решилась. Она сжалась в комок, подобрала колени, вызывая ту тупую, разрушающую силу, после обращения к которой придется несколько суток в полном кошмаров оцепенении провести в постели. Снэфрид понимала, что не следует этого делать, это ни к чему не приведет, но уже не могла отказать себе в наслаждении причинить страдание рыжей. По вискам ее заструился пот, руки, державшие кубок, наполненный чистой водой, задрожали. Снэфрид не отрываясь смотрела на воду, и та вдруг стала исходить тонким паром, шевелиться, словно намереваясь закипеть. И тогда поверх золоченого края кубка она коротко взглянула на Эмму. О, это сладкое мгновение!

Девушка уронила чашу с вином и схватилась за ворот, задыхаясь. Глаза ее сначала расширились, потом закатились, блеснули белки, и, хватая воздух, она стала заваливаться набок, на руки Атли, испуганно подхватившего ее.

Всему помешал Ботольф. Только он один из присутствующих был свидетелем, как давным-давно Снэфрид тем же способом пыталась избавиться от Ингольфа Всезнайки. И он знал, что следует делать. Зайдя сзади, он что было силы рванул Снэфрид за косы, опрокинув ее на пол вместе с тяжелым креслом.

Теперь Лебяжьебелая уже не шевелилась. С этой секунды она была бессильна, как мертвая мышь. Сквозь гул в ушах она слабо различала крики, ругань, топот тяжелых сапог. Словно в сотне миль от нее, Рагнар кинулся на Ботольфа… Ничего удивительного: стычки на пирах викингов были столь обычными, как руны на их клинках. Главное, чтобы никто не понял, почему Ботольф сделал то, что сделал, а сам он держал бы язык за зубами… Она думала об этом все время, пока люди Рагнара несли ее в закрытых носилках к башне. Снэфрид скрипела зубами, чтобы не завыть от нестерпимой боли в голове, не было сил пошевелить даже пальцем. С трудом она заставляла себя вслушиваться в слова Рагнара.

– Подумать только, старый пес из Байе так нализался, что посмел поднять руку на саму королеву! Клянусь Рыжебородым[7], если бы нас не разняли, я вздернул бы его оскаленную башку на свою пику, отправляясь встречать Ролло!

Он склонился к ней.

– Что он сделал с тобой, Лебяжьебелая? Я боялся, что он повредил тебе спину. Ты была будто неживая…

Но на третий день Снэфрид уже поднялась на ноги. Взглянув на себя в зеркало, она увидела темные круги под глазами, сухие морщины в углах губ. Слава богам, что в ее волосах не видна седина. Справившись об Эмме, она убедилась, что с той все в порядке. Очнулась после обморока, день промучалась с мигренью и опять поет. Снэфрид сжала кулаки. Выходит, она стала слабеть, если эта сила не причиняет вреда никому, кроме нее самой. Она словно состарилась на десять лет за те короткие мгновения.

И вновь она брала ванны из молока ослиц, рабыни растирали ее тело благовонными маслами, по ночам она спала на досках вместо перин, покрывая лицо ломтями печени свежеубитых животных, имеющей свойство разглаживать кожу. Она пила теплую кровь ягнят – она молодит, насыщала волосы смесью из истолченных трав, яиц и сливок, а затем полоскала их в теплой розовой воде с уксусом, так что они блестели, как серебро. И когда она выехала верхом навстречу Ролло, никому бы и в голову не пришло, что это та бессильная, утомленная походом и измученная болью женщина, которую Рагнар Датчанин несколько дней назад доставил из Руана…

Снэфрид вздрогнула, услышав стук открывшегося ставня. Ветер усилился. Теперь он неистово завывал, срывая черепицу с крыши. Женщина поднялась с ложа. Она озябла, в покое было темно. Время зажигать свечи. Да и пора узнать, привела ли нищенку старая Тюра.

Снэфрид хотела было закрыть ставень, но отдаленный шум, донесшийся со стороны города, привлек ее внимание. Она слышала обычный перезвон колоколов в церквях христиан, но теперь к нему примешивались и хриплые звуки рогов. Город сиял огнями.

– Что там происходит? – пробормотала Снэфрид. Не послать ли гонца, чтобы выяснить, в чем дело?

Негромкий стук в дверь отвлек ее. Снэфрид улыбнулась: это робкое, едва слышное царапанье могло принадлежать только силачу Орму, ее слуге и любовнику.

Когда она открыла, они обменялись взглядами, гигант накинул ей на плечи темное покрывало. В усадьбе стояла тишина, огонь горел лишь у ворот, на сторожевой вышке маячила тень воина. По двору, дабы никто не смел ни войти, ни выйти, бродила гигантская пятнистая кошка – редкостный леопард. Он уже дважды набрасывался на слуг, и его боялись не меньше, чем самой хозяйки поместья. Даже вооруженные стражники не решались спускаться с галереи над воротами, когда Орм выпускал из клетки этого хищника.

Зверь потерся о бедро Снэфрид, словно ручной котенок, и басовито замурлыкал. Лебяжьебелая приучила его брать пищу у нее из рук. Кроме нее хищник признавал только Орма, который чистил клетку и кормил его, когда хозяйке было недосуг.

Оставив зверя во дворе, Снэфрид стала спускаться в подземелье. Здесь царил полный мрак, ступени были выщерблены, пахло плесенью, но Снэфрид шла уверенно. Орм же отставал, оступаясь на старых камнях. Его всегда поражало умение госпожи ориентироваться в темноте. Но вскоре впереди, за дверью у входа в крипту, стал угадываться свет. Орм невольно прищурился, когда дверь распахнулась и Снэфрид решительно шагнула в проем.

Крипта, подземная молельня христиан, сейчас ничем не напоминала о своем первоначальном назначении. В слабом свете коптящей лампы в углах выступали толстые колонны, поддерживающие свод в форме ручки корзины. На стенах еще оставались неясные следы росписи, правда, лишь под самым сводом, так как внизу краски совершенно облупились от сырости. Бородатый Бог Отец в нимбе и с греческим крестом над теменем с осуждением глядел на пришельцев глубоко посаженными византийскими глазами.

Теперь это место было избрано для тайных и нечистых дел женщиной, слывущей ведьмой. На поставцах вдоль дальней стены виднелись черепа людей и животных – лошадей, клыкастых кабанов, длиннорогих туров. На вбитых в роспись свода крюках висели высушенные тушки летучих мышей, некоторые чудовищно огромные, с мордами выходцев из преисподней. Комки белой глины на широком столе, чучело филина, еще какие-то кости, а также ножи – из лучшего металла, сверкающие, как драгоценности, среди этих омерзительных предметов.

7

Рыжебородый – бог войны Тор.