Страница 4 из 6
Бойтесь, адские ублюдки: я иду!
И ворвался бесстрашный в медленное колебание белесого бесплотья. Рванулась вверх, к кронам, веселая сталь, вспорола тьму и пошла плясать, рассекая костлявые руки. Падали и вновь взметались лоскутами тумана саваны, бесшумно распадались в клочья неживого и, струясь, опадали наземь, и нечто скользкое ползло по сапогам, пытаясь проникнуть к коже через сочленения доспехов.
А Гуго рубил, забыв обо всем, и великая тоска, защитив разум, укрепляла руку рыцаря в неравном бою. Будь здесь хоть немного света! – как яростно метались бы блики, отскакивая от лезвия, выписывающего прихотливые узоры…
И дрогнула нечисть, расползлось бесплотье, уступая дорогу.
Вот стоит на пригорке тот, кто послал в битву сатанинское воинство. Серой шерстью обросло могучее тело, пламенеют глаза и на волчьемордой голове искрятся синими огнями тонкие витые рога. Еще двое, подобные во всем, лежат на земле бездыханно, раскинув лапы. Ах, тан Оуэн, как же ты упустил третьего, покончив с двумя? Вот в чем смысл слов сказителя: путь чист и не чист; расчищен, но не очищен. Быть может, напуганный бесстрашием мощи твоей, спрятался мерзейший в глуби болот? Но в таком случае, дьявольщина, клянусь устами Пречистой! – ты поторопилась выйти оттуда!
Лицом к лицу с демоном встал Гуго фон Вальдбург. Огнем полыхнули глаза-плошки, пронзительный визг рассек уши, опрокидывая баварца наземь, но всего лишь мгновением раньше рухнул меч на макушку демона и выбил из нее искры и скрежет, сметая тонкие рога.
И все кончилось.
Гуго фон Вальдбург, сжав звенящую голову руками, стоял на коленях на самой вершине пригорка, поросшего мелким кустарником. Медленно уходила из висков боль… очень медленно… и словно воском наполнены были уши. Но вот уже можно встать и поднять оброненный меч. Как светло вокруг! Ужели наступило утро? Сколько же длился бой? Гуго поклялся бы – не дольше десятка мгновений… но сквозь листву уже пробиваются, торжествуя, первые блестки рассвета.
И не сраженные демоны, а три приземистых сундука у ног рыцаря.
Два из них искорежены, словно выворочены наизнанку.
Третий – цел.
Лишь срезаны острые, прихотливо скрученные рожки, венчавшие плотно пригнанную крышку. И помигивает испуганный алый глазок на месте замочной скважины. Что же, Гуго не так могуч, как Оуэн Мак-Дугал. Он не в силах, вспоров сундук, добраться до скверны, скрывшейся в свою кору. Но и ей, поганой, вовеки уже не выйти на Божий свет и не вредить честным христианам. Ибо срублены рога, источник диавольской мощи, изничтожены – и лежат у ног победителя.
Совсем посветлело. Из сплошного полога превратились раскидистый, густо сплетенные кроны в ажурную сетку. И открылась изумленному взору баварца громада Башни…
В низкой лощине высилась она и вела к круглым, светлым на фоне пепельно-серой стены, воротам узкая тропа, извиваясь по косогору. Ни с чем нельзя было спутать обитель Безликого – столь точно, до мельчайшей, самой последней подробности описали ее сказители.
И, впустив в ножны усталый меч, Гуго фон Вальдбург пошел вниз, приминая вольно разросшуюся на тропе траву.
Пошел дорогой своей судьбы.
Первый со времен Мак-Дугала Непобедимого…
БЕЗЛИКИЙ ИЗВЕЧЕН. НЕЛЕГКО ДОБРАТЬСЯ К НЕМУ. НО ЕСЛИ СУМЕЛ – ЛИКУЙ. ИБО, НЕ СПРОСИВ, ПОЙМЕТ ВЛАДЫКА БАШНИ, ЧЕГО ЖАЖДЕШЬ ТЫ. И СКАЖЕТ, КАК ОБРЕСТИ ЖЕЛАННОЕ. ИБО ОН ВСЕМОГУЩ. И ЗНАНИЕ ЕГО БЕСПРЕДЕЛЬНО.
Вот и все. Добрался.
Бесшумно скользнула вниз и вновь плотно вошла в пазы пластина щита, закрывавшего вход. Она поднялась, стоило лишь приложить к гладкой, без герба, поверхности ладонь, освобожденную от перчатки.
И стало темно.
Но не так, как в ночном лесу, где мгла дышала и шелестела, угрожая и жалуясь. Нет, тьма предвратья, напротив, оказалась тугой и неправдоподобно спокойной. И, даже не видя ничего, Гуго фон Вальдбург знал: где-то там против входа, вделан в стену второй щит, во всем подобный внешнему, но много меньший – всего лишь в рост взрослого мужчины. Сквозь него проникнет он в чрево Башни, когда настанет время и Безликий сочтет, что пришелец подготовлен к встрече.
Удивления достойно: трижды воздвигал новые преграды для смельчаков владетель Башни. Гуго же прошел, не столкнувшись ни с чем неведомым. Его пропустили легко, словно с усмешкой. Где искусы? Не демон ли, недобитый Мак-Дугалом? Что мог он, последний живой из трех? Разве что устрашить слабого. Но слабые не идут к Башне…
Что толку гадать? Если судьба прикажет совершить подвиг, фон Вальдбург не отступит – хотя бы и во имя чести предков, чей прах содрогнется в склепах, опозорь Гуго родовой герб. Здесь, под сводами Башни, поздно сожалеть о чем-либо. А впрочем, не о чем и жалеть. Лучше конец, пусть страшный, чем жизнь, когда рядом с ложем ворочается, и на пиру протягивает кубок, и на бранном поле глядит сквозь прорезь вражьего забрала тоска, неотступная, как стук собственного сердца. И не так страшна сама она, как необъяснимость истоков ее. Эта тайна туманит голову, словно вино. Но вино горькое, дающее не сладость забвения, а муки похмелья.
Гуго пришел сюда по своей воле, и поколения фон Вальдбургов поймут его и поддержат. И спокойным будет их сон. Ибо девиз на щите рода: «РЕШИВШИСЬ – НЕ МЕДЛИ!».
Но даже если надумал Безликий, забавы ради, пропустить страждущего к стопам своим без подвига, ничто не поможет избежать Огненной Купели. Пустяк. Не страх, а всего лишь мука. Страдание телесное во имя очищения духовного. Ибо, в муках рожденные, стараемся мук избежать. И, храня грешную плоть, слабеем духом. Решившись же на великое, отринь страх суетный, опоясанный рыцарь!
А все же, Приснодева, обрати взор светлый на раба твоего и воина Гуго, рожденного от семени чресел баварских фон Вальдбургов, и укрепи его в преддверии неотвратимого. Ибо уже ощущает кожа легкие прикосновения струящегося тепла и все более горячие язычки его ползут по стали доспехов, проникая в щели. И сохнут губы, первыми ощутившие, как накаляется тьма, пахнущая едким дымком и грозой…
И вспыхнуло над головой, ярче тысячи звезд!
Стоцветные круги расплылись перед глазами, и теплое стало горячим, а горячее жарким, словно в жерло печи ввергнут оказался Гуго фон Вальдбург. Торопливо сорвал баварец шлем, обжигаясь, распутал завязки, сбрасывая поножи. И вновь сине-белой молнией мелькнуло нечто, бросив на стены мгновенные резкие тени. Воистину – вовремя скинуто железо! Ибо запахло паленым, и, словно сплошной волдырь, вздулась кожа от ног до лица. Руку к глазам – уцелели ли! И не ощутили пальцы пряди волос, с детства падавшей на лоб. Испепелены кудри, и постыдно, словно у сарацина, оголена голова. А в темном воздухе – мелкая горелая пыль, все, что осталось от колета, сорочки и панталон.
Но странно! Всего лишь шаг в сторону – и жар таков, что медленно белеет сброшенное железо, а ремни не только иссохли в скрученные жгутики, но и осыпались холмиками бурой пыли. Здесь же, в самой середине Огненной Купели, после двух мгновенных молний, пламя лишь обжигает, но, яростное, не властно убить. Воистину, не гибель, но очищение…
Свято храня каноны рода, всю жизнь свою пребывал Гуго верным сыном Матери-Церкви, но лишь сейчас, изнемогая в мареве рдеющих темным пурпуром стен, осознал он смысл доброты отцов-инквизиторов и величие кроткости их. Ведь – воистину! – подвергая тела грешников огненной муке, спасает кроткий наставник бессмертные души подопечных, ибо в благости своей простит Господь тому, кто, искупая прегрешения свои, познал такую боль.
И стоило Гуго осознать это, как отступил жар. Повеяло свежим ветерком. И посветлело в предвратье.
Нагим, как в первый день прихода в мир сей, стоял рыцарь Гуго перед распахнувшейся внутренней дверью. За нею, уходя вдаль и теряясь в переливающемся мареве, открывался взгляду высокий, в два мужских роста, коридор. А на стене, у самого входа, темнела багровая стрела, указывая, куда ныне идти…