Малыш

— Прихода! — повторила, как эхо, маркиза.

В ее возгласе слышно было все презрение замка к какому-то приходу, требования которого были слишком непочтительны.

— Значит, — сказала она, — если бы мы проиграли этот процесс, несмотря на полную нашу правоту…

— И мы проиграли бы его, если бы не имели этих актов.

— Приход вступил бы во владение этой тысячью акров леса, примыкающего к парку и составляющего часть владения Пиборнов со времен Плантагенетов?..

— Да, маркиза.

— Это было бы возмутительно!..

— Возмутительно, как и все вообще, что угрожает феодальной собственности в Ирландии, — эта уступка земель крестьянам, это возмущение против лендлордизма!.. Да, мы живем в странное время, и если губернатор не восстановит порядка, повесив главарей аграрного союза, то я просто не знаю или, скорее, я прекрасно знаю, чем все это кончится…

В эту минуту дверь кабинета отворилась, и на пороге появился мальчик.

— А, это вы, граф Эштон? — сказал лорд.

— Маркиз и маркиза всегда называли сына по его титулу.

— С добрым утром, милорд, отец мой.

Затем он подошел к миледи, своей матери, и поцеловал у нее церемонно руку.

У этого юного четырнадцатилетнего джентльмена было удивительно правильное, но ничего не выражавшее лицо, которое не обещало и с годами стать более живым и умным. Это было вполне естественное произведение маркиза и маркизы, не затронутых течением современной жизни. Родовой инстинкт заставлял этого мальчика вести себя довольно прилично и оставаться до конца ногтей графом, несмотря на то, что маркиза очень баловала его и все слуги были обучены исполнять его малейшие капризы. На самом же деле у него не было ни одного качества его возраста: ни добрых порывов, ни восторженности, присущей молодости.

Это был молодой человек, привыкший, благодаря воспитанию, видеть во всех окружающих лишь низших людей, прекрасно изучивший все виды спорта: верховую езду, скачки, охоту, игру в теннис и крокет, но по образованию почти невежда, несмотря на полдюжины преподавателей, напрасно старавшихся над его развитием.

Число молодых людей высокого происхождения, обещающих быть совершенными болванами, но отличающихся изысканным воспитанием, теперь заметно уменьшается. Однако они еще не совсем исчезли, и в числе их был и граф Эштон.

Ему рассказали случай с портфелем. Он помнил, что милорд, его отец, держал портфель в руке, выходя от поверенного, и что он положил его не в карман пальто, а на одну из подушек сиденья при отъезде из Ньюмаркета.

— Вы уверены в том, что говорите, граф Эштон? — спросила маркиза.

— Да, миледи, и не думаю, чтоб портфель мог выпасть из экипажа.

— Следовательно, он должен был еще находиться там, когда мы приехали в замок?..

— Из чего следует заключить, что он присвоен одним из лакеев, — заметила леди Пиборн.

Граф Эштон был того же мнения. Он не питал ни малейшего доверия к этим хамам, которые всегда или шпионы, или воры и которых следовало бы иметь право сечь плетьми. Откуда он взял, что в Великобритании были некогда рабы? Он очень жалел, что маркиз не назначил ему особого лакея, лично для него, или по крайней мере хоть грума. Вот уж кто узнал бы, что значит господская рука…

Чтобы так рассуждать, согласитесь, надо было иметь в жилах чистейшую кровь Пиборнов.

В конце концов все пришли к убеждению, что портфель был украден, что вором мог быть лишь один из лакеев, что надо назначить следствие, и на кого падет хоть малейшее подозрение, тот будет тотчас же передан констеблю.

Затем граф Эштон нажал звонок, и через несколько минут управляющий предстал перед их светлостями.

Скарлет, управляющий, был настоящий тип ханжи и пройдохи, ненавидимый всей дворней замка. Всегда слащавый и лживый, он преследовал своих подчиненных мягко, не раздражаясь, словно гладя их когтями.

В присутствии маркизов и графа он имел самый покорный вид, точно кающийся перед священником.

Ему сообщили историю портфеля, который, положенный на подушку сиденья, должен быть найден на том же месте.

Таково было и мнение Скарлета, раз так думали лорд и леди Пиборн. При их прибытии в замок он хотя и стоял почтительнейше у дверцы экипажа, но темнота помешала ему видеть, находился ли портфель на указанном месте.

Скарлету могла бы прийти мысль, что портфель мог выпасть по дороге, но он не решился бы ее высказать. Поэтому он заметил только, что в портфеле должны были, без сомнения, находиться очень важные бумаги, раз он принадлежал столь важному лицу, как маркиз.

— Очевидно, что здесь произошло присвоение.

— Скажем, кража, если ваша светлость позволит так выразиться.

— Да, кража, господин Скарлет, и кража не только значительной суммы денег, но и важных бумаг, доказывающих преимущество наших прав перед приходом!

Кто не видел выражения лица управляющего при мысли, что приход мог отстаивать свои права против знатного рода Пиборн, — безобразие, немыслимое в добрые старые времена, когда привилегии происхождения были всеми чтимы, — кто не наблюдал за оскорбленной фигурой Скарлета с трясущимися руками, воздетыми к небу, и опущенными вниз глазами, тот не мог бы понять, до какой степени совершенства дошел этот лицемер в искусстве мимики.

— Но если кража совершена… — сказал он наконец.

— Как?.. Если она совершена?.. — заметила маркиза сухим тоном.

— Да простит мне ваша светлость, — поспешил поправиться управляющий, — я хочу сказать, что так как совершена кража, то она могла быть сделана…

— Лишь одним из наших слуг! — ответил граф Эштон, подняв хлыст, который был у него в руке.

— Вы потрудитесь, господин Скарлет, продолжал маркиз, — сделать расследование, чтобы найти виновного или виновных, и прибегнуть к судебной власти, раз я не имею более права распоряжаться в собственных владениях.

— А если расследование ни к чему не приведет, — спросил управляющий, — что желает тогда предпринять его светлость?

— Вся прислуга замка должна быть рассчитана, все без исключения, господин Скарлет!

Получив этот ответ, управляющий удалился, маркиза отправилась на свою половину, а граф в парк, к своим собакам.