Страница 70 из 76
Впрочем, в этом доме, где каждый день собирались друзья де Водреля, никто ни разу не упомянул о том, что произошло. Даже Винсент Годж держался чрезвычайно сдержанно, стараясь не выказать ничего похожего на порицание чувств, проявленных Кларой. Разве не была она права, эта отважная девушка, выступив против омерзительных предрассудков, возлагавших ответственность за преступление на невинных, требовавших, чтобы позорное наследие передавалось от отцов к детям, подобно физическому и духовному сходству?
О том же размышлял и оставшийся теперь один на свете Жан, чувствуя, как восстает против людской злобы все его существо. Джоан, принявший смерть ради отечества, Бриджета, погибшая от жестокости толпы, — разве этого не достаточно, чтобы подвести под прошлым черту?.. Так ведь нет! Но когда он восклицал: «Это несправедливо!», внутренний голос, казалось, отвечал ему: «Быть может, это и есть сама справедливость!»
И тут перед глазами Жана снова вставала Клара, презревшая оскорбления накинувшейся на нее толпы. О да! У нее хватило смелости встать на защиту Моргазов. И даже предложить ему связать его жизнь со своею. Но он не согласился и никогда не согласится на это. И, однако, как он любил ее! И Жан принимался бродить по берегу Ниагары, как Натаниэль Бампо из «Могикан», который предпочел бы погибнуть, бросившись в водопад, чем расстаться со своей Мэйбл Денхам.
Весь день 18-го числа Жан оставался подле тела матери, завидуя покою, который она, наконец, обрела. О, если бы он мог последовать за нею! Но ему вспоминались ее последние слова; он имел право умереть лишь во главе повстанцев. Это был его долг... и он исполнит его.
Когда настала ночь — темная ночь, едва освещаемая бликами на снегу от белесоватого свечения на небе, характерного для полярных районов, Жан вышел из хижины, где покоилось тело Бриджеты. Отойдя на несколько сот шагов, он своим широким канадским ножом принялся рыть могилу под навесом покрытых инеем деревьев. Никто не мог увидеть его здесь, на окутанной мраком опушке леса; он и не хотел, чтобы его видели. Пусть никто не узнает, где похоронена Бриджета Моргаз. На ее могиле не будет никакого креста. Если Джоан покоится где-то у стен крепости Фронтенак, то его мать будет погребена здесь, в американской земле — земле, что была ее родиной. А он, Жан, даст убить себя в первом же бою, и его останки исчезнут без следа, унесенные быстрыми водами Ниагары вместе с другими жертвами. Тогда не останется ничего — даже воспоминаний — от того, что когда-то было семейством Моргазов!
Когда яма стала достаточно глубокой, чтобы тело покойной не могло пострадать от когтей диких животных, Жан вернулся в хижину, взял Бриджету на руки, отнес под деревья, запечатлел последний поцелуй на лбу усопшей, опустил ее, завернутую в плащ из домотканой материи, на дно могилы и засыпал землей. Потом, опустившись на колени, помолился и прошептал: «Покойся с миром, моя бедная мать!»
Пошел снег и вскоре укрыл место, где спала та, которой больше не было, которой лучше было не рождаться на свет!
Когда солдаты Макнаба предпримут высадку на остров Нейви, Жан, несмотря ни на что, будет в первых рядах повстанцев, стремясь найти в сражении смерть.
Ждать ему пришлось недолго.
На следующий же день, 19 декабря, с первых часов утра стало очевидно, что полковник Макнаб готовится к решительному нападению. Большие плоскодонки выстроились в ряд вдоль побережья ниже лагеря Чиппева. За отсутствием артиллерии у «синих колпаков» не было никакой возможности ни уничтожить их, прежде чем они отчалят, ни остановить, когда они начнут переправу. Патриоты могли лишь попытаться воспрепятствовать высадке с помощью своих сил, сосредоточив их на угрожаемом участке. Но какое сопротивление смогут оказать несколько сотен людей массе осаждающих, если те причалят к острову в нескольких местах сразу? Ведь, как только солдаты королевской армии ступят на побережье, лагерь будет захвачен, а его защитники, которых слишком много, чтобы всем разместиться в нескольких лодках из Шлоссера, будут перебиты прежде, чем успеют переправиться на американскую землю.
Вот о чем с тревогой думали де Водрель и его друзья. Они сознавали всю опасность ситуации. Правда, чтобы избежать ее, можно было вернуться в Шлоссер, пока путь через Ниагару был еще свободен. Но никто не хотел отступать.
Быть может, они все же считали себя достаточно сильными, чтобы оказать серьезное сопротивление, и слишком переоценивали трудности, которые возникнут у противника при высадке?
Правда, один из них отнюдь не заблуждался на этот счет. То был мэтр Ник, злополучным образом вовлеченный в борьбу. Но его положение главы махоганских воинов не позволяло ему говорить об этом. Что до Лионеля, то его патриотизм не допускал никаких колебаний.
Юный клерк все еще не мог прийти в себя от изумления, вызванного неожиданным превращением его героя. Как? Жан Безымянный оказался сыном Симона Моргаза!.. И аббат Джоан был сыном предателя!
— Ну и что же, — твердил он себе, — разве от этого они оба перестали быть патриотами? Не была ли права барышня Клара, встав на защиту Жана и его матери? Ах, какая смелая девушка!.. Так и надо было поступить!.. Это так благородно!.. Так достойно семьи де Водрелей!
Так рассуждал восторженный юноша, не в силах поверить, что Жан навсегда покинул остров Нейви. Нет! Жан Безымянный должен появиться здесь, хотя бы для того, чтобы умереть, защищая дело национального освобождения.
И юный клерк пришел в своих размышлениях, в сущности, к очень верному и разумному выводу: почему бы детям Симона Моргаза не оказаться очень порядочными людьми, раз уж последний потомок воинственного племени не имеет ничего общего со своими предками, раз уж род сагаморов выродился в этакого нотариуса!
Точно так же, как Лионель, думали о Жане Безымянном и Том Арше с сыновьями. Разве не видели они его в деле на протяжении многих лет? Разве Жан, сотни раз рискуя своей жизнью, не искупил преступление Симона Моргаза? В самом деле, если бы они присутствовали при той омерзительной сцене, они бы не удержались, бросились бы на толпу, ответили бы на эти гнусные оскорбления! И знай они, куда удалился Жан, они отправились бы за ним, вернули бы своего названого брата к «синим колпакам», поставили бы его во главе!
Следует отметить, к чести рода человеческого, что после изгнания Жана и Бриджеты настроение людей круто изменилось: чувства Лионеля и семейства Арше разделяло в настоящее время большинство патриотов.
В одиннадцать часов утра началась артиллерийская подготовка. Первые ядра с батарей Чиппевы пробороздили землю на острове. Снаряды сыпались дождем, от них невозможно было укрыться на почти голом пространстве с отдельными купами деревьев, перегороженном непрочными оградами; от нескольких покрытых дерном окопных сооружений на побережье было мало толку. Полковник Макнаб стремился расчистить берег, прежде чем приступить к переправе через Ниагару — этой не слишком легкой операции, несмотря на малочисленность защитников острова.
Повстанцы собрались у дома де Водреля, менее подверженного ударам артиллерии из-за местоположения на правом берегу, напротив Шлоссера.
При первых залпах де Водрель отдал приказ всем несражавшимся перебраться на американскую территорию.
Женщинам и детям, присутствие которых на острове до сих пор не возбранялось, пришлось сесть в лодки и, попрощавшись со своими мужьями, отцами, братьями, отправиться на другой берег. Переправа эта была небезопасна, так как мортиры[199], установленные выше и ниже Чиппевы, могли попасть в судно, стреляя под углом. Несколько снарядов попали даже на территорию Соединенных Штатов, что должно было вызвать справедливый протест со стороны федерального правительства.
Де Водрель хотел, чтобы Клара тоже укрылась в Шлоссере, ожидая там исхода нападения. Но дочь отказалась покинуть его.
— Отец, — сказала она, — я должна остаться с вами, и я останусь. Это мой долг.
199
Мортира — артиллерийское орудие с коротким стволом.