Светящееся пятно

От последних слов у Мойры закипела кровь. Ничего себе, будущее! В этот момент она бы убила Порлока, если бы могла. Возможно, он об этом догадывался. Внезапный блеск ее глаз и яркий румянец на еще недавно бледных щеках свидетельствовали о бушующем внутри пламени. Порлок знал, что его зажгло, и снова восхитился самообладанием девушки.

Дав пламени угаснуть, Мойра заговорила. Это была всего лишь речь гостьи, обращенная к хозяину дома.

— Вы льстите мне, мой дорогой Грег. Но боюсь, я не слишком хороша в бизнесе — с этим даром нужно родиться. С вашей стороны очень любезно вернуть мне браслет. Но вы должны сказать, сколько вы за него заплатили. Мне бы не хотелось, чтобы моя кузина узнала, что я продала ее подарок. Но тогда я оказалась на мели, и мне были срочно нужны деньги.

Браслет так быстро оказался на ее левом запястье, что Грегори Порлок едва ли успел бы этому воспрепятствовать, даже если бы попытался.

— Ну так не продавайте его снова, — улыбаясь, сказал он. — Это слишком рискованно. В следующий раз браслет может узнать кто-нибудь другой. — Когда Мойра повернулась к двери, Порлок шагнул к ней и так стиснул ей запястье, что бриллианты вонзились в кожу. — У меня есть счет с описанием браслета, а у вас — время до утра в понедельник, чтобы принять решение. До тех пор заключаем перемирие.

Он отпустил ее, и она молча вышла из комнаты.

Поднимаясь по лестнице, Мойра услышала, как открылась и закрылась парадная дверь. Вместе со струей холодного воздуха донесся звук голоса Леонарда Кэрролла. Последний из гостей наконец прибыл.

Не оборачиваясь, она проследовала мимо двери спальни мисс Мастермен к своей комнате. Миновав за короткое время столь же короткое расстояние от кабинета до маленькой очаровательной спальни с ее светло-голубыми занавесями, ситцевой с цветочным рисунком обивкой мебели, где тот же цвет смешивался с розовым и пурпурным, Мойра Лейн успела решить, что ей делать дальше.

Глава 14

Грейндж был старым домом. Продолговатая гостиная с низким потолком, четырьмя довольно узкими окнами, занавешенными светлыми парчовыми портьерами — в тон стенным панелям цвета слоновой кости, со стульями и диванами тех же неброских оттенков, сохраняла чопорную изысканность минувших дней. Грегори Порлок, ожидая прихода соседей, не в первый раз думал о том, насколько больше подходил бы этой обстановке старинный стиль одежды — женщины с пышными взбитыми локонами и в широких фижмах, мужчины в панталонах до колен и цветных камзолах. Он легко представлял себя в темно-красном бархате и с пудрой в волосах.

Порлок испытывал радостное возбуждение капитана, ведущего опасным курсом корабль со строптивой командой. Если бы не было трудностей и риска, то не было бы и половины удовольствия. Умение обуздать бунт и выправить курс в тот момент, когда все висит на волоске, придавало каждой авантюре особый смак. Этим вечером он тоже здорово рисковал. Впрочем, иметь дело с Линнет всегда рискованно. Женщины в лучшем случае непредсказуемы — они ведут себя, как компас в магнитную бурю. Линнет и сейчас могла закатить истерику и признаться Мартину Оукли в том, что ее первый муж жив-здоров. Порлок усмехнулся, представляя себе эту сцену. Надо надеяться, что ей удалось продержаться. Но тогда она может прибыть на обед только для того, чтобы свалиться в обморок, и ткнется носом в тарелку с супом. Нужно проследить, чтобы ей сразу подали коктейль, и вести себя с ней полюбезнее. Линнет всегда отзывалась на доброту. Если бы то время, когда они были женаты, не совпало с полосой невезения, она, возможно, и сейчас обожала бы его, но даже самый лучший характер способен испортиться, если его обладатель проживает в трущобах, о которых он вспоминал с содроганием.

Доринда Браун представляла собой еще один фактор риска. Конечно, ей сегодня вечером не следовало сопровождать чету Оукли. Порлоку казалось забавным сначала пригласить ее, а потом принять меры к тому, чтобы она не смогла прийти. Но план дал сбой, и он твердо намеревался выяснить, каким образом. У Доринды в это время должна была происходить другая встреча — не столь приятная, но такая, отказаться от которой было невозможно. Ему не нравилось, когда его планы не осуществлялись. Они всегда были тщательно обдуманы, и если что-либо шло не так, он ставил перед собой цель, чтобы кто-то за это ответил. Тем не менее, если не считать досады по этому поводу, ожидаемый приход Доринды лишь придавал событию большую пикантность.

Порлок даже позволил себе праздные размышления о том, как она сейчас выглядит. Прошло семь лет, а такой срок между возрастом в четырнадцать лет и двадцать один год измеряется не только месяцами и годами. Он помнил девочку с розовым личиком, толстой светлой косой и круглыми карими глазами. Нет, такой она была, по-видимому, еще раньше. В четырнадцать лет коса исчезла, но лицо оставалось розовым, а глаза — детскими. Порлок внезапно вспомнил, как они смотрели на него долгим серьезным взглядом. Мэри вывела его из себя, и он стал кричать на нее, а Доринда открыла дверь и уставилась на него. Но ведь это, насколько он помнил, была их последняя встреча, поэтому еще неизвестно, узнает ли она его. Порлок самонадеянно полагал, что ни одна женщина не может его забыть. Но ребенок мог, хотя на это не стоит рассчитывать. Но даже если Доринда помнит его, едва ли это может иметь значение. Девушка, которую воспитала Мэри, никогда не станет устраивать сцену. К тому же у него ведь мог оказаться двойник — такое случается — и если посеять подобную мысль, она может дать хороший урожай. Он чувствовал растущую уверенность, что сумеет справиться с Дориндой Браун.

Линнет Оукли смотрела в зеркало испуганными глазами. Она уже оделась, но до сих пор не была уверена, пойдет в Грейндж или нет. Последние два дня и две ночи ее намерения на этот счет менялись каждые полчаса.

Иногда миссис Оукли представляла себя садящейся в машину: проехав совсем небольшое расстояние, она входит в Грейндж — незнакомый ей дом, вообразить который она не могла… Нет, она не сможет этого сделать. Она не сможет войти в этот дом, встретить Глена, коснуться его руки, тем более в присутствии Мартина.

В иные моменты Линнет представляла, как она остается дома, сославшись на слабость или головную боль. Но Глен поймет, что это неправда. И если Мартин пойдет без нее, тогда каким образом она узнает, что Глен сказал или сделал? Он может рассердиться… При мысли о Глене в гневе она всегда внутренне содрогалась. Да и Мартин начнет спрашивать, что с ней. Он не будет сердиться — Мартин никогда на нее сердится — но его доброта тронет ее до слез, а если она начнет плакать, то все ему расскажет.

Внутренний голос кричал ей: «Нет! Только не это!» И воображение рисовало страшные картины: Мартин прогоняет ее, она на улице, потом на скамье подсудимых, потом в тюрьме — брошенная, никому не нужная, обреченная на гибель.

Миссис Оукли уставилась на свое отражение в розовом с серебром платье. Хупер знала свое дело. Светлые волосы были аккуратно причесаны, косметика использована в должной мере, ничего лишнего. Не верилось, что это привлекательное отражение принадлежит дрожащему загнанному в угол существу. Увиденное придало ей смелости, как истой женщине. То, что ее страшило, никак не могло иметь ничего общего с леди в зеркале. Миссис Оукли впервые надела это платье, и оно ей очень шло. Новая губная помада и лак для ногтей идеально ему соответствовали. Она отодвинула табурет и встала в полный рост. Выглядела она безупречно. Хупер капнула духами на носовой платочек и подала его хозяйке. Вспомнив, что духи называются «Souviens tu?»[8], миссис Оукли схватилась за туалетный столик, чтобы не упасть. Нет, она не может идти… не может остаться…

В комнату вошел Мартин Оукли, недовольно нахмурив брови.

— Как не хочется никуда тащиться! В такой вечер хорошо бы посидеть дома. Линнет заставила себя улыбнуться. Деликатная Хупер удалилась.

8

Помнишь ли ты? (фр.)