Сокровище Беневентов

Железный прут, который мог бы служить уликой, тоже не пригодился. На нем были следы, позволяющие квалифицировать его как орудие убийства, но он слишком сильно проржавел, чтобы сохранить отпечатки пальцев. Как он попал туда, где был найден, неизвестно. Он мог быть использован Джозефом Росси для того, чтобы заставить замолчать испуганную женщину, а мог оказаться частью ловушки, охранявшей Сокровище Беневентов. Дело вернули в полицию графства с резолюцией, что данных для судебного преследования недостаточно и Джозеф Росси был выпущен.

Из тюрьмы он прямиком отправился к своей жене Анне, которая все еще оставалась в доме в Ретли, где мисс Оливия провела свои последние дни. В доме имелись кое-какие ценные вещи, и мистер Тамплинг выплачивал ей некоторую сумму, чтобы она за ними присматривала. Анна открыла дверь, и прежде, чем она поняла, кто этот нежданный гость, Джозеф оказался в холле.

— Я смотрю, ты не слишком мне рада.

Смертельно побледнев, Анна отступила назад.

— Это потому… что я… не ожидала.

Джозеф прошел на кухню и уселся за стол.

— Ну, так приготовь мне ужин — и повкуснее! Сколько денег в доме?

Анна смотрела на мужа почти с ужасом.

— Я не знаю, — сказала она медленно и словно против воли.

Ответ Джозефа был холодным и резким:

— Ну так узнай! Я не собираюсь тут торчать, чтобы все на меня показывали пальцем! Я заберу все, что есть, и только ты меня и видела! Остальное вышлешь мне позже! Мисс Оливия тебе что-нибудь оставила?

Анна хотела солгать, но слишком уж она была испугана — глаза на ее смуглом встревоженном лице стали просто огромными.

— Я… она…

— Оставила! Сколько?

— Там… совсем немного… небольшой сверток…

— Я спрашиваю: «Сколько?»

Анна облизала пересохшие губы.

— Там… сотня футов… в банкнотах.

Джозеф перегнулся через стол и схватил ее за руку.

— Ты лжешь! Даже она не стала бы так жадничать — ты сорок лет ей прислуживала!

Анна попятилась, но Джозеф держал ее крепко.

— Деньги будут переданы через адвоката, когда все будет решено. Рента — для меня.

— Сколько?

— Я не знаю. Они сказали, что позаботятся обо мне.

Для тебя тоже есть кое-что — сверток с деньгами. Был один для тебя и один — для меня. Она отдала их мне, когда умирала.

Джозеф отпустил ее руку.

— Неси!

Анна вышла, не помня себя от страха. Она всегда боялась Джозефа, всегда. Но в Андерхилле ими обоими командовала мисс Оливия, а Джозеф и сам боялся хозяйки.

Теперь здесь не было никого, кроме них двоих. Он заберет деньги — и ее сверток, конечно, тоже. Зато он оставит ее в покое. Это лучше, чем если он потребует, чтобы она ехала с ним, — гораздо, гораздо лучше. Ее руки задрожали при мысли о том, что Джозеф может увезти ее с собой.

Поднимаясь по лестнице, Анна тихо разговаривала сама с собой:

— Нет, Анна, нет, ты ему не нужна — ты никогда не была ему нужна. И тебе незачем уезжать. Ты можешь сказать, что должна остаться, чтобы получить те деньги, которые дает адвокат. Да, ты можешь сказать это. Но он и так не захочет, чтобы ты с ним ехала.

Деньги лежали в ее спальне, спрятанные под матрасом.

Анна достала два бумажных свертка, перевязанных шнурком. Рукой мисс Оливии на одном было написано «Анна», на другом — «Джозеф». Сверток с ее именем был потоньше. Она уже открывала его прежде и сейчас снова открыла, хотя ей было хорошо известно, что в нем находится: двадцать пятифунтовых купюр, сложенных пополам и засунутых в маленькую картонную коробочку. Анна видела эту коробочку в руках мисс Оливии за неделю до того, как та умерла.

Второй сверток был намного толще. Он тоже был приготовлен заранее, только имя появилось на нем уже после того, как мисс Оливия заболела. Сверток для Анны давно уже был подписан и ждал своего часа, тогда как имя Джозефа было написано рукой умирающей.

Джозеф смотрел, как Анна возвращается на кухню, держа по свертку в каждой руке. Он курил, и в воздухе висел едкий дым. Джозеф сам скручивал папиросы и любил крепкий табак. Сперва он взглянул на ее сверток.

— Ты открывала его?

— Да.

— Ты сказала, что здесь сотня фунтов.

— Да.

Он взял свой собственный сверток и сорвал обертку.

Внутри была толстая пачка грязных однофунтовых банкнот, на которую он с изумлением уставился. Такие купюры были бы более уместны в дешевом игорном притоне.

Они воняли табаком. Было трудно поверить в то, что мисс Оливия к ним хотя бы прикасалась. Никаких записок или пометок — только бумажная обертка и имя на ней. Джозеф положил папиросу на стол и стал пересчитывать купюры — они, похоже, отсырели и прилипли одна к другой. Джозеф, чтобы разделить их, послюнил палец — он всегда так делал, когда надо было пересчитать бумажные деньги или перевернуть страницу книги. То, что банкноты были грязными, его не смущало. Он снова и снова слюнявил палец.

— Тридцать… Тридцать один… Тридцать два…

Джозеф подумал, что в свертке окажется ровно сотня.

С той сотней, которую получила Анна, — не так уж плохо, а потом будет еще рента. И он продолжил счет.

— Сорок… Сорок один… Сорок два…

Дым от папиросы попал ему в нос, и Джозеф с досадой отмахнулся, продолжая считать.

— Пятьдесят… Пятьдесят один… Пятьдесят два…

Он начал сбиваться со счета.

— Шестьдесят пять… шестьдесят семь… шестьдесят девять…

Анна стояла по другую сторону стола и смотрела, как поднимается и опускается его палец. Потом вдруг заметила, что на лбу Джозефа выступил пот. Его голос задрожал, и банкноты выпали из рук. Джозеф произнес:

— Мне плохо, — и затем прерывающимся голосом:

— Я… отравлен…

Взгляд Джозефа обвинял Анну. Язык хотел обвинить Оливию Беневент, но слова застряли у него в горле.

Он умер до прихода врача.

Глава 44

Ретли гудел. Новое расследование и новые похороны, на которых, вне всякого сомнения, собрались бы все самые впечатлительные и нездорово-любопытные жители городка, если бы это печальное действо не состоялось в восемь часов утра и не держалось в строгой тайне. В результате на кладбище собралась лишь горстка желающих увидеть Анну под длинной черной вуалью с поникшей головой, замершей над могилой Джозефа Росси. Рядом с ней стояла мисс Силвер, которая была просто создана для поддержки тех, кого настигло горе. Мисс Силвер отколола со своей лучшей шляпки букетик цветов. Эта, как и остальные ее шляпы, была очень скромной и черного цвета, что позволяло соблюсти траур, традиционный желтый меховой палантин, который обычно служил дополнением к ее зимнему пальто, сегодня был заменен черным шерстяным шарфом. Она не могла отпустить Анну одну на подобное испытание… Она была самой добротой и милосердием, и как только церемония завершилась, проводила вдову туда, где ее ждала племянница Нелли с горячим завтраком на столе и крепко заваренным чаем. Нелли примчалась, чтобы забрать Анну в Лондон, но ни в какую не желала идти на похороны Джозефа Росси.

— Как хорошо, мисс Силвер, что вы сделали это, а я бы нипочем не смогла туда пойти — ни за что на свете.

Бедной тете просто повезло — наконец-то она избавилась от этого бездельника и убийцы. Только чем меньше об этом будут говорить, тем лучше.

Перед их отъездом Кандида встретилась с ними. Анне была назначена рента, но все ее слезные протесты, все заверения, что она хочет только вернуться в Андерхилл, чтобы беззаветно служить ее обожаемой мисс Кандиде, остались без ответа.

Кандида Сейл в последнее время вообще редко отвечала кому-то. Она пришла на церемонию бракосочетания Дерека Бердона, которая тоже была назначена на восемь утра, поцеловала его и Дженни и пожелала им всего наилучшего, но ее губы были холодны, а глаза смотрели куда-то вдаль.

Сидя в конторе мистера Тамплинга, она обсуждала все проблемы почти через силу. Поскольку она не станет жить в Андерхилле, не посоветует ли он, как лучше поступить с усадьбой. Мистер Тамплинг посмотрел на нее с беспокойством и участием. Кандида не носила траура, но и в своем сером пиджаке и юбке была похожа на печальное приведение. Яркий румянец и блеск волос, которые он с восхищением вспоминал, исчезли. Под глазами, которые смотрели куда-то сквозь него, были синяки.