Страница 38 из 68
— Лис — это из Экзюпери, это нужно знать даже негритянкам! Прости… В “Маленьком принце” мальчик приручает Лиса. Там подробно описано, как он это делает, а потом оказывается, что мальчик тем самым попал в ловушку приобретенного образа приручителя, то есть стал ответственным за поступки прирученного!
— Этот старик… — задумалась Лумумба, — он был психиатр?
— Нет, он был отличный психолог и авантюрист, он все определил правильно. Лис тоже попал в ловушку — его приручили! — и получается, что все люди в процессе сексуальных связей выбирают, кем они хотят или могут быть — приручателем или прирученным. Так вот, по мнению Богдана, единственная возможность для меня выжить — стать приручателем.
— Легко сказать, — покачала головой Лумумба. По ее лицу я поняла, что она пока не может определить “предмет исследований”.
— Да нет, на деле тоже все очень просто. Я поняла это вчера на кладбище. Если ты приручатель, ты берешь на себя ответственность, то есть право выбора. Если прирученный — подчиняешься выбору другого. Он не просто сумел объяснить это мне, шестнадцатилетней девчонке, но и навязал свою волю, которую я пообещала исполнить.
— Зачем это ему было нужно?
— Очень просто — чтобы я смогла выбраться из образа прирученной собаки, в который сама себя поместила. Чтобы я после его смерти не занялась поисками следующего бога-покровителя, а начала новую жизнь.
— А ты только что сказала о навязанной им воле?
— Он подарил мне блокнот для имен, сказал, чтобы я записывала на каждой новой странице имя прирученного — то есть лишенного невинности мужчины, причем ни одно имя не должно было повториться дважды, это важно. Поняла, почему? Не поняла, я так и думала. Потому что эта разноимен-ность вынуждала меня к поиску, к тщательному отбору, я не могла просто так бросаться на всех девственников подряд. Таким образом, я всегда помнила, что это только игра на выживание. После тридцать седьмого я должна была сама решить, кем хочу быть — приручателем или прирученным. “Сколько тебе лет нужно для этого?” — спросил он. Я ничего не понимала, идея такая меня тогда совершенно не вдохновляла. Сказала наобум: десять. “Десять маловато, — заметил Богдан и добавил: — Если, конечно, ты не впадешь в экстаз коллекционера. Но это зависит от твоего первого мужчины”.
Он открыл блокнот и постучал пальцем по первой странице. “Вот здесь будет решающая запись: если ты, невинная, обнаружишь в невинности первого своего мужчины нечто, что заставит тебя усомниться в правильности свободы одиночества, забудь об обещании, живи по законам прирученной”. Я спросила, что мне делать с этим блокнотом после тридцать седьмого имени. Он сказал, что блокнот нужно будет закопать на кладбище Халеев, неподалеку от любой могилы его родственника, и что все имена в этом блокноте должны быть записаны кровью познающих со мной удовольствие мужчин.
— Ну все! Хватит! — стукнула Лумумба по столу ладонью, и, как по волшебству, на этот звук тут же прибежали два совершенно одинаковых негритенка в голубых пижамах. Она гладила руками их курчавые головки. Я видела, что руки эти дрожат.
— Не кричи на меня, лучше помоги.
— Тебе нужен специалист со стажем, профессор в области исследования шизофрении. Я не могу тебе помочь. Такой бред может прийти в голову только шизофренику с дипломом психиатра!
— Я еще не сказала, в чем проблема, а ты уже испугалась! Почему ты не можешь мне помочь?
— Потому что я тебе почти верю! Меня засасывает! А оказывается, это еще не проблемы, а так, вступление! Ну-ка, давайте умываться и чистить зубы! — Она подталкивала мальчиков в коридор. — Видите эту тетю? Ее зовут Фло, она ненормальная. Поняли? Убегайте поскорей. — Лумумба встала, нервно прошлась по кухне, потом согнулась, медленно выдохнула, коснувшись руками пола, и выпрямилась, перечисляя: — Отварные креветки в винном соусе, печеные бананы, финики с шоколадом, скумбрия, замаринованная в ананасе.
Пока она говорила, я сначала подумала, что это такая успокаивающая считалка — некоторые люди от расстройства впадают в обжорство. Может быть, Лумумба с ее уникальной фигурой оттягивается, просто перечисляя экзотические вкусности?.. Но из холодильника была изъята половина выскобленного ананаса с кусочками рыбы, плавающими в соке. Лумумба водрузила ананас на стол и поинтересовалась: — Ты будешь пробовать все или тебя шокирует сочетание рыбы с шоколадом?
— А разве такое можно детям? — только и смогла ошарашенно поинтересоваться я.
— Можно и не такое. Два раза в месяц. Продолжай.
— Что?..
— Я буду накрывать стол, а ты говори. Говори все, что взбредет в голову; все, что ты собиралась мне рассказать. Не обращай внимания на мои слова — я все равно тебе верю, как бы ни уговаривала себя относиться к твоим излияниям профессионально непредвзято.
— Но дети, они будут есть с нами…
— Они глухонемые, — равнодушно заметила Лумумба, потом повернулась от плиты и вдруг заговорщицки подмигнула мне, застывшей с открытым ртом. — Не падай в обморок, это мне сказали в детском доме, потому что мальчики не говорят и, когда им нужно, не делают того, что приказано. Я знаю, что они слышат, и заставлю их говорить. Когда-нибудь, — добавила она задумчиво.
Впервые в жизни я ела печеные бананы.
— Ты их собрала? — поинтересовалась Лумумба. — Ты собрала тридцать семь имен, записанных кровью?
Я кивнула.
— Поехала на кладбище, где похоронены родственники твоего старика, и закопала там этот блокнот?
Я кивнула.
— И что теперь собираешься делать?
— В этом-то и проблема…
— Заведи еще один блокнот, поставь сама себе условие, что там должны быть записаны только… — Лумумба, вспоминая, чертила в воздухе рукой с вилкой, — например… Елистраты. Да, двадцать три Елистрата ты должна будешь лишить девственности за пять лет. Слабо?
— А зачем?
— Да какая разница! За столом не смеяться! — погрозила она захихикавшим от Елистрата мальчикам, и я подумала, что Лумумба, вероятно, права относительно их слуха.
— Если ты успокоишься и перестанешь искать в моем рассказе символы, фетиши и комплексы, я, наконец, объясню, в чем моя проблема.
— Идет, — пожала она плечами.
— Дело в первом имени.
— Постой-ка, а тот медик, с которым я тебя видела на первом курсе?.. Он, как бы это сказать…
— У тебя потрясающая интуиция. Да, это был Ланский — мой первый мужчина.
— И он?..
— Да, он был девственником, его имя записано на первой странице блокнота.
— Кровью? — уточнила Лумумба.
— Кровью, — кивнула я.
Негритята опять захихикали и были отправлены смотреть мультфильмы.
— Но вы же долго встречались?
— Долго и счастливо. И расстались за один день.
— То есть вы расстались, как только ты сделала выбор? — уточнила Лумумба.
— Получается, что так. Я сделала выбор.
— Ты не захотела быть прирученной.
— Точно.
Мы обе встали и молча убрали со стола грязную посуду. Потом Лумумба устроилась ее мыть у раковины, а я загружала остатки еды в холодильник.
— Предлагаю покурить, — сказала Лумумба, когда вытерла руки. — Это плохой пример детям, но нам стоит расслабиться, а пить я не могу — мы с мальчиками едем гулять и веселиться на машине.
Курили мы тоже молча. Когда все следы после этого были уничтожены и открыта форточка, а мне на плечи наброшен шерстяной платок, Лумумба предложила поиграть в перечисления образов. Я должна была кратко перечислить особенно запомнившиеся или сильно поразившие меня в жизни события и вещи.
— Ты не против, если я включу магнитофон? — спросила она.
— Лечить, так лечить… Начнем? Мой портфель никак не залазит в мусоропровод. Высушенная роза на стуле в коридоре у зеркала. Бриллиантовое ожерелье в полмиллиона долларов у меня на талии. Заряженный пистолет в авоське, авоська висит на полке с книгами. Рваный зонт — там же, рядом с авоськой. Котята на занавеске, старик их не ест, как я думала, а в войну он вообще был снайпером, но после тридцать седьмого убитого отказался убивать вообще. Что еще?.. Китаец, который работал гейшей и предлагал себя женщиной. Выдуманные шпионы. Породистые лошади. Эйфелева башня — с нее нужно тридцать семь раз прокричать женское имя. Выкидыш, в честь которого на могилке посадили березку. Черт, казалось, всего было так много… Две жены Богдана — обе почему-то сначала жили с послами. Похоронный фрак — символ новых встреч и влюб-ленностей. Перерезанное горло — нож Мудрец. Из рваного зонта пропало ожерелье. К старику приходил психиатр — это мог быть Кира Ланский. Он за год до смерти Богдана, приехал в Москву из Новгорода, чтобы поступить в аспирантуру, практиковал… Девять детишек Тети-кенгуру, хомяки лезут из дупла, а кошка размазала на кровати по моей простыне свой послед. Богдан не мог покончить с собой, он говорил, что подобный поступок противоестественен для повелителя одиночества, потому что самоубийство выбирают только люди, сильно истощенные жизнью, преодолевшие предел усталости от нее. Любителям одиночества это несвойственно. Я познакомилась с Кирой, когда мне было девятнадцать, а ему — двадцать семь. Посылка из Новгорода — коробка от обуви, в которой мне прислали плюшевого лисенка с глазами из янтаря — мой подарок, несколько не отправленных им писем, пять моих, написанных в первый месяц знакомства, и свидетельство о смерти Киры — сердечный приступ, 1998 год, зима… зима… месяц не помню, зима. Вселенский космос, лишившийся энергетической поддержки Иеронима Глистина. Допрос — после него жирный толстяк решил похудеть, чтобы увидеть наконец свой член глазами, а не в зеркале, и обнаружил внизу живота нечто потрясающее — связку бриллиантов, целую гроздь! Теперь он писает только в бутылку, чтобы ни один не потерялся. Потерпи еще немного, сейчас закончу. Русская негритянка Маша, которая знает, как пахнет помет страуса. Она хотела съесть печень своего возлюбленного. У нее вакуумное косоглазие, зрачки — черные дыры во Вселенной, хотя некоторые обнаруживают в них эрогенно предпочитаемые части тела. Все… Пленка кончилась, проектор вертится впустую, тапер устал играть на скрипке — он хочет быть женщиной; в зале зажигают свет, зрители и участники этих образов выходят из теплого помещения под холодный дождь, кто-то набрасывает капюшоны плащей, кто-то открывает зонты, но все зонты оказываются рваными, у светофора горят сразу три огонька, чтобы расцветить яркими полосами мокрый асфальт, по которому глухонемой негритенок ползет на четвереньках к пальме на горизонте, держа в зубах кривой нож с широким лезвием.