Демон

Преисподняя обретала очертания.

Гуманоиды, андроиды, гомункулы и немногочисленные люди проводили генеральные репетиции, подавая всем знаки о том, что недолго осталось ждать появления самой Госпожи Режиссера.

Некоторые из человекоподобных и людоформных гибридов были рабочими, другие — просто статистами. Тут и там шаркали пятками немертвяки, от которых, казалось, отшатываются даже самые безмозглые отродья. Очень малую часть бригады составляли звезды. Вот на площадку с огнем в безумных глазах ворвался Лютер и сразу отвел своих апостолов в свободную часовню. Бригем и его братия разъезжали на конях, отыскивая храм, еще для них не подготовленный. Начались взаимные упреки и вспышки гнева. Была там и Мерибейкер, а также Элрон. Ходили слухи, что где-то неподалеку шляется Билли Сандей, а быть может — даже и Кали. Фестиваль намечался грандиозный.

Когда все болексы, аррифлексы и панафлексы закончили со жратвой, к каждому пристал соответствующий продюсер, и дальше пара двинулась как единое целое. Подобно продюсерам, представители фотофауны были так похожи, что один запросто сходил за модель для остальных — опять-таки не считая размера. Самым важным у панафлекса был размер его единственного стеклянного глаза, а также ширина вытянутого по горизонтали заднего прохода, составлявшая ровно семьдесят миллиметров.

Панафлекс имел одно-единственное побуждение — снять кадр. Чтобы снять кадр, он готов был пойти на что угодно — взлететь на вертолете, повиснуть на журавле, спуститься в бочке по водопаду. Его немигающий глаз решительно на все смотрел с вожделением, и, когда он был готов, он снимал кино. Где-то в его внутренностях нитроклетчатка, камфара и другие малоприятные вещества под приличным давлением вступали в реакцию, образуя непрерывную полоску целлулоида. Эта полоска затем покрывалась фотореактивами, превращаясь в цветной негатив. Двигаясь позади глаза панафлекса, полоска экспонировалась по отдельным кадрам при помощи аналогичного объективу костномышечного механизма, который вряд ли показался бы Эдисону чем-то новым и экзотическим.

Верхом на панафлексе, задом наперед, ехал продюсер, готовый тут же сожрать появляющуюся из заднего прохода пленку. Такие действия, разумеется, предполагали тесный контакт во избежание засветки. Всегда жадного до пленки продюсера это, впрочем, не обескураживало. Заглатывая пленку, продюсер проявлял ее и закреплял.

После дальнейшего испражнения отснятый материал появлялся на свет полностью готовым для проектора. Потому-то собственно продюсера в Гее так и называли.

Прошло шестьдесят оборотов с тех пор, как первичный дислокатор обнаружил площадку и нашел ее подходящей. Фляки и бряки возвращались из вылазок в леса, груженные славной добычей. Эти существа представляли собой подобия обезьян — два вида из немногих хищных особей, когда-либо созданных Геей. Хищники у нее как-то не получались. Бряку, к примеру, тяжко пришлось бы в африканских джунглях. Но в Гее большая часть фауны не очень умела спасаться бегством — просто потому, что на них не было хищников. К смехачам, главному источнику мяса, не было необходимости подкрадываться — они никуда не убегали. Более того — их даже не приходилось убивать. Мясо можно было просто срезать длинными полосками, не нанося смехачу никакого ущерба.

Множество смеховых антрекотов шипели на сковородах в здании буфета, готовилась первая грандиозная трапеза. Затем кушанье разнесли по длинным столам, на которых уже были расставлены на белоснежных скатертях хрустальные кувшины шабли. Мертвая тишина опустилась на площадку — все ожидали прибытия Геи. Тишина эта нарушалась только возбужденным пиканьем болексов, расталкивавших друг друга в поисках более выгодного ракурса.

И вот земля задрожала. Гея шла по лесу. Собравшиеся жрецы почтительно загудели, когда ее голова показалась над верхушками деревьев.

Гея была пятнадцати метров ростом. Или, как она предпочитала выражаться, «полета футов, да два, да голубые глаза».

Глаза у этой платиновой блондинки и впрямь сияли голубизной, хотя за парой солнцезащитных очков — крупней которых на свет не производилось — их было не видно. Голубой была и холщовая ткань ее платья, которой вполне бы хватило, чтобы оснастить парусами испанский галеон. Платье это, по колено длиной, Гее скроили мастера по изготовлению палаток. Каждый ее мокасин вполне можно было спускать на воду в качестве каноэ. Лицо и фигура богини имели поразительное сходство с Мэрилин Монро.

Выйдя на опушку, Гея помедлила, желая оглядеть своих подданных и плоды их трудов. Наконец она кивнула: подходяще. Прожекторы деревьев-осветителей обратились на богиню — и ее массивные губы разошлись в улыбке. Обнажившиеся белоснежные зубы скорее напоминали куски кафельной плитки. Со всех сторон послышалось восторженное стрекотание болексов и аррифлексов.

Специально для Госпожи Режиссера было выстроено кресло. Оно угрожающе заскрипело, когда Гея в нем расположилась. Все ее движения казались замедленными. На то, чтобы моргнуть глазом, уходила чуть ли не секунда. Впрочем, панафлексы владели фокусом с подкруткой, отчего казалось, что богиня движется с нормальной скоростью, в то время как ее приспешники суетятся будто муравьи.

Позади Геи по приставным лестницам взобрались костюмеры, вооруженные огромными расческами, бидонами лака для ногтей, банками туши для бровей и ресниц. Богиня не обращала на них внимания; в их задачу входило предвосхищать ее движения — с чем они далеко не всегда справлялись. Гея смотрела на воздвигнутый перед ее креслом громадный экран.

Все было готово к открытию передвижного кинофестиваля Преисподней. Деревья-осветители померкли, отключились; в долине стемнело. Гея откашлялась — будто завелся дизельный мотор — но, когда она заговорила, ее высокий голос звучал вполне женственно. Очень громко, но женственно.

— Поехали, — сказала она и махнула рукой.