Страница 62 из 74
– Вы сами виноваты, Бертран. Кто вам позволил оскорблять моих гостей? Слушайте мое повеление. Я отменяю все встречи на сегодня и отправляюсь с принцессой гулять по городу.
Мелисанда вспыхнула от радости и смущения. О такой победе можно было только мечтать! Увести мальчишку подальше из дворца, от расчетливого паука Бертрана…
– Почту за счастье, мессир, – дрожащим от волнения голосом произнесла она. А затем потупилась и слабо улыбнулась. Для Боэмунда в этой улыбке содержались тысячи обещаний и – что гораздо опаснее – намеков на обещания.
– Браво, Ваше Высочество, – шепнул магистр. – Не упускайте его!
– Я стараюсь, – едва слышно ответила она. Но Мелисанда недооценила противника. Как опытный фехтовальщик, что уходит от сильных уларов, парируя и перенаправляя слабые, Бертран выжидал момента, чтобы переломить ход беседы.
– Вы можете уйти со своего места, мессир, – холодно объявил он Боэмунду, делая ударение на «можете». – Но учтите, что правитель – это не то, что вы думаете. Это не человек, который лучше всех одевается, сладко ест и сидит на самой высокий скамье. Правитель олицетворяет дух закона, свою волю и силу.
– Засуньте себе этот закон в задницу, – грубо заметил Боэмунд.
– Мальчик мой… Вы думаете, старый Бертран вами вертит как хочет? А прекрасная гостья, наоборот, желает добра? Отнюдь. Она похвалила красоту города, но в этом нет вашей заслуги. Она упомянула заботы, что одолевают вас. Уверяю: вы не видели и десятой их доли. Как мы можем допустить вас к правлению, коль вы в любой момент можете встать и уйти развлекаться? Вы хотите власти? Спросите ее Высочество, с чем она пожаловала!
– С чем вы пожаловали, Ваше Высочество? – убитым голосом поинтересовался Боэмунд.
Вот он, последний бастион. Отступать некуда… Мелисанда набрала полную грудь воздуха:
– Выслушайте меня, князь. Вот уже год мой отец томится в сарацинском плену. Сир, я верная дочь. Я поклялась все силы свои положить на то, чтобы освободить короля.
– Вот видите? Ей тоже нужны войска, сир.
– Будете говорить, сир Бертран, когда я спрошу! – рявкнул юноша. И участливо обратился к Мелисанде: – Так чего же вы хотите?
Долго, очень долго не могла решиться принцесса. Наконец ответила:
– Да, мессир. Ваш советник прав. Я пришла к вам за помощью. Я молю о христианском сострадании и любви. Неужели этого так много? Снизойдите к горестям слабой девушки, князь! Спрошу вас: если бы ваш отец попал в беду, разве не стремились бы вы из последних сил ему на помощь?
Слова Мелисанды рвались от самого сердца. Искренность – редкий товар в княжеских и королевских палатах. Но дипломатия – игра сложная. Порой одно слово решает очень многое.
Боэмунд не стал бы спешить на помощь своему отцу. Его постоянно попрекали величием Боэмунда де Тарента. Каждый раз, как упоминалось имя отца, юный князь чувствовал себя грязным, беспомощным, жалким.
Еще не успев закончить фразу, девушка поняла, что совершила непоправимое. Вокруг юного князя захлопнулся непроницаемый футляр.
– Хорошо, я подумаю, – сухо объявил Боэмунд. – Идите, Ваше Высочество.
Немного поколебавшись, погас второй светильник. Лишь один огонек горел на воображаемом столе Бертрана. Коннетаблю предстояло употребить всё свое влияние, чтобы с ним ничего не случилось.
– Ф-фух, государь, – Бертран вытер платком лысину. – Жаркий денечек выдался… Следующий посол – коннетабль Иерусалима сир Гильом де Бюр.
На лице князя появилось кислое выражение. Но у Бертрана был припасен сюрприз на этот случай:
– К сожалению, государь, его визит откладывается. Сир Гильом шлет вам свои извинения. Он не сможет прийти.
– Это почему же?
Коннетабль не спешил с ответом. Он прошелся по залу туда-обратно, обдумывая каждое слово.
– Прибыли известия, что Тир вот-вот падет. Гильом утверждает, будто ему нездоровится, но он кривит душой. Уверен: в скором времени он постарается тайком убраться из Антиохии. Ставки слишком высоки. Когда город окажется в руках христиан, де Бюр – уж будьте покойны! – постарается оттяпать кусок пожирнее.
Боэмунд растерянно хлопал ресницами. Он чувствовал себя ребенком, который орал, дрыгал ногами, валялся по полу, а взрослые взяли и спокойно разошлись. Весь спектакль пропал даром.
– Тир, значит?..
– О да, мессир. Последний портовый город в руках сарацин. Государь, если позволите, я просил бы разрешения удалиться. Весенняя жара плохо сказывается на моем здоровье.
Бертран действительно выглядел больным. Сарацины и окорок, которыми он наскоро перекусил перед завтраком, оказались чересчур жирными, а вино – слишком терпким.
– Я не даю вам разрешения, сударь. – Коннетабль притворно вздохнул:
– Да-да, хорошо. Этого я и боялся. Мессир, вы всё еще дуетесь на меня?.. Ну да, я ведь не позволил этой вертихвостке вскружить вам голову… Так вы потом спасибо скажете. Слово рыцаря.
– Сир Бертран, вы сами говорили, что я плохой правитель…
– Никоим образом!..
– …значит, подразумевали. Я хочу исправиться, сир коннетабль. Расскажите мне о Тире поподробнее.
Ловушка захлопнулась. С видимой неохотой толстяк принялся говорить. Каждое слово из него приходилось тянуть чуть ли не клещами. Всё выглядело так, будто он хочет оградить своего подопечного от излишних беспокойств. Но Боэмунд скоро уловил суть. В Сирии дрались в трех местах: у Манбиджа, возле Халеба и в Тире. Две возможности он уже проворонил. Оставался последний шанс проявить мальчишескую доблесть, и юный князь вцепился в него обеими руками.
На воображаемом столе сира Бертрана горел только один светильник. Коннетабль поздравил себя с победой. Отныне Тир был обречен.
В маленькой комнатушке возле приемной между тем разыгрывалась драматическая сцена.
– Мелис, не позорься! – рявкнул магистр.
– Но, сударь, я… я…
– Стыдитесь, сударыня! Вы – дочь Балдуина де Бурга. Будущая королева. Но люди смотрят и видят зареванную девчонку. Немедленно прекратить!
Это подействовало. Мелисанда высморкалась и утерла слезы. Лицо, конечно, пошло алыми пятнами, но тут уж ничего не поделаешь. Принцесса уткнулась носом в плащ храмовника. От Гуго уютно пахло сталью, кожей и оружейным маслом. Словно от отца. Сидеть бы и сидеть так всю жизнь, не шевелясь…
– Аршамбо, – приказал магистр.
– Я, мессир!
– Добудь теплой воды. Ее Высочеству надо умыться. Не идти же так, – мы представляем здесь Иерусалим.
– Слушаюсь, мессир!
Храмовник ушел, тяжело бухая сапогами. Мелисанда прерывисто вздохнула и прижалась к магистру еще крепче:
– Спасибо, Гуго. Вы такой хороший! А я… я действительно расклеилась.
– Ничего. Политика что рубка на мечах… Бывает и по шее дадут, да не всякий лязг смертелен. Зато с ассасинами наше дело выгорит. Там проще.
– А если нет?! – Храмовник пожал плечами:
– Еще что-нибудь подвернется… Верьте мне, сударыня. Я живу на свете пятьдесят четыре года. Судьба обходилась со мной по-разному, но никогда не оставалась равнодушной. Если есть в вашем сердце вера, надежда и любовь, остальное приложится.
– Вера, надежда и любовь… – эхом повторила Мелисанда и шмыгнула носом. Вновь защипало глаза.
Есть ли в ней вера? Да, конечно. Она же верит в Иисуса Христа. Но сир де Пейн говорит о другом. Он верит своему мечу. Верит своим людям и еще ей – Мелисанде. А еще верит в то, что в каждом человеке найдется что-то хорошее, даже в самом отъявленном мерзавце.
Сир Гуго надеется, что мир когда-нибудь станет лучше, иначе он давно бы прекратил сражаться. И его сердце исполнено любви. А как бы еще он сумел превратить шайку бандитов и неудачников в орден?
– Сир Гуго… послушайте… Я сделаю для вас всё, что угодно! Только… только не бросайте меня. Ладно? Прошу вас!
– Нет, я не оставлю вас, принцесса. Уж это-то я могу обещать.
Горло магистра перехватило от нахлынувшей нежности. Это смутило его, и Гуго поспешил перевести разговор в шутку: