Страница 17 из 19
Ещё там, в Грузии, он мне много рассказывал про Афган. Чего тогда в газетах не писали. Но это было не самое главное.
А главное было вот в чём. Когда Володя лежал в госпитале, уже в Советском Союзе, какая‑то медсестра дала ему почитать перепечатанную на машинке книжку.
И первое, что он узнал из этой книжки, что, раз он её читает, значит, это не случайно. Значит, стрела долетела до цели. В том смысле, что те, кто написал, знают, кому и когда она должна попасть в руки.
Потом в Москве он и мне дал почитать ксерокс с этого текста. Значит, и я выбран, и до меня долетело послание. Я читал по ночам. Проглотил за две ночи. Тебе не показывал. Не говорил. Во–первых, потому что дал клятву, во–вторых, ты бы, наверно, высмеял.
Хотя не знаю…
То, как ты лечишь людей своей биоэнергией, видишь в закрытых глазах, где находится человек за сотни километров от тебя, — все это может иметь отношение к тому, о чём я узнал.
Знаешь ли ты, что в Гималаях издавна живут бессмертные мудрецы? Не только индусы и тибетцы. Избранные люди всех веков со всего света. Из Древнего Египта тоже. У них там в глубочайших пещерах свои библиотеки, почище Ленинки, свои подземные скоростные дороги, уходящие под дно всех океанов. Эти люди могут наводить своё сознание на любого человека, где бы он ни находился. И таким образом привести его к себе. Через все препятствия и границы. Летающие тарелки — это оттуда, а не из иных цивилизаций. На этих тарелках они путешествуют, куда хотят. Кроме того, они связаны с людьми, живущими на какой‑то планете в созвездии Орион, встречаются с ними где‑то в районе Северного полюса.
И от этих встреч возникает в небе то, что мы принимаем за северное сияние.
Они настолько могучи, что могли бы запросто прекратить любую войну, вмешаться в действие любых правительств. Но почти никогда не делают этого, потому что презирают насилие, считают, что люди должны сами дозреть.
К тем, кто дозрел, попадает в руки эта книжка. Которой они призывают к себе.
Понял?
Я тоже всегда ненавидел насилие. И Володя, пройдя через Афганистан, как он говорит, вышел на их уровень. Вот почему он оказался в горах над Новым Афоном. Не зря там был построен знаменитый монастырь. Все настоящие монастыри строили в горах или на возвышенностях, чтоб легче было общаться с Гималаями. Кроме того, горный воздух — самый чистый, самый полезный.
Володя приехал в горы, устроил себе одинокую хижину из досок и камней, жил там полгода, настраивался на Восток, на гималайских мудрецов — медитировал. Ты это слово должен знать. Я его слышал, когда вы с Артуром Крамером разговаривали.
Там, в горах, Володю и накрыла милиция. Засадили в психушку, где мы познакомились.
Мы часто встречаемся. Я рассказал ему всю свою жизнь. И про мать. И про тебя. Это он придумал, чтоб я попросил Густава устроить мне вызов. А скорее всего — гималайские мудрецы через него подсказали…
Интересно, зная всё это, шляться по Старому Арбату, глядеть на панков с выбритыми висками, кришнаитов, рокеров и металлистов. Вчера их было полно. Потому что суббота, что ли? Ещё брейкеры были. Танцевали — крутились, лёжа на асфальте.
И тех, кого ты ненавидишь, видал — парней с фашистскими знаками на куртках.
А по сторонам у стен домов художники со своими картинами. У кого сладенькие пейзажики с церковками, у кого полуголые девки намалёваны, у кого — Сталин с топором.
Иностранцы ходят, фотографируют. Будто где‑нибудь в Нью–Йорке.
Только все это какое‑то ненастоящее. Показуха. Такое впечатление, сам не пойму отчего.
И тут же проститутки прогуливаются. С нарумяненными щеками. Так и ждут, чтоб кто‑нибудь пригласил в ресторан или хотя бы в кафе. Не боятся ни СПИДа, ничего.
Действительно, жуткое дело — жить без цели.
Теперь ты понял, что она у меня есть? И что я лечу в Штаты не за джинсами и прочей фигнёй? Штаты — лишь перевалочный пункт на пути к цели.
Написал тебе про Гималаи, раскололся. И пожалел. Я ведь давно мог про это написать. Про самое главное. Но боялся. Не то чтоб боялся, а заранее вижу твою улыбку… Пускай грустную.
В конце концов, мне наплевать, веришь ты или не веришь в Гималаи.
Вот Игорь и Тоня целиком поверили в перестройку. Игорь вчера говорил: борется за коллегию адвокатов, за правовое государство. Хотят организовать юридический кооператив. Я, между прочим, над ними не смеюсь. И над «архангельским мужиком», про которого вместе смотрели фильм по телевизору, не смеюсь. И над хирургом Федоровым тоже.
Только не туда они ударились. Хозрасчёт, аренда, кооперативы — все меряется рублём. А людям нужна идея. Такая, чтоб только позови, и пойдут любую работу делать бесплатно. Для своей же радости, а не для рубля. Вот чего сейчас нет.
Мне денег не нужно. И знаний, которые из учебников. Недаром я бросил ходить в эту вечернюю школу. Одна тоска.
Мне нужны другие знания. Настоящие. Те, которые хранят мудрецы в Гималаях. Уж там‑то учат не для аттестатов — жалкой бумажки.
Только бы выпустили, только бы добраться!
У Володи–афганца есть инвалидный «Запорожец» с ручным управлением. Несколько месяцев назад, в феврале, он взял меня с собой на выставку картин художника Рериха. Этот Рерих добрался до Гималаев, жил там вместе со своей семьёй, виделся с мудрецами, которых зовут махатмами. Правда, они его почему‑то внутрь своей тайной страны не впустили. Зато он всю жизнь рисовал картины про горы, которые окружают эту страну. По–моему, здорово!
Помнишь, я тебя потом просил, очень просил сходить посмотреть Рериха? А ты сказал, что и так видел, не проявил интереса.
Когда мы с Володей вышли с выставки, разыгралась метель. Я помог ему счистить снег с «Запорожца», и мы сели в машину. А там, оказывается, стекла изнутри замёрзли. У него печка не работала. Кое‑как соскоблили иней со стёкол. Поехали куда‑то на улицу Зорге, где инвалидам автомобили чинят. Он заодно хотел, чтоб какую‑то левую полуось заменили.
Он рулил, рычагами дёргал. А я иней с лобового стекла соскребал, иначе впереди ничего не видно. Два раза чуть в аварию не попали, еле доехали.
Возле этой станции обслуживания «Запорожцев» стояло полно машин. На обледенелом косогоре. Мимо самосвалы грохочут куда‑то на стройку. Едва нашли местечко, приткнулись.
Володя запер машину, заковылял со своей палочкой по скользкому косогору. Я его подстраховывал.
Вошли в помещение со стойкой и окошками, где ремонт оформляют, а там тьма народа. Кто без руки, кто без ноги. Хромые. Есть и вовсе без ног — на тележках с подшипниками. Очереди. Шум.
Мы минут сорок простояли, пока до окошка доползли. Чего я только там не наслышался: и как инвалидов войны оскорбляют, и как они с кассиршей лаются за то, что обсчитывает, сдачи не даёт. Уже пожалел, что поехал, а Володя говорит:
— Спасибо, что ты со мной. Не уходи. Каждый раз, как приходится сюда обращаться, часть жизни теряю. В Афганистане было легче.
Со скандалом добился он, чтоб согласились починить печку и эту самую полуось. Снова вышли на улицу, сели в машину, въехали на ней в цех.
Там мастера расхаживают. В комбинезонах. Важные.
— Ждите, — говорят. — Ждите.
И через каждое слово — мат.
Прождали до вечера. Не потому что очередь, а просто они первыми чинят машины тех, кто им на лапу сунет. Вот и все.
Одного я особенно возненавидел. Здоровый, в шапочке с длинным козырьком, в американском комбинезоне со множеством кармашков. Ему туда, в эти кармашки, и совали деньги несчастные инвалиды.
В конце концов к нему и попала Володина машина. Повозился он с печкой, потом поднял машину на стенде, стал возиться под ней, снял колесо.
— Да, — говорит, — надо менять полуось. Только нет запчастей на складе… Вечная проблема с запчастями.
И смотрит на Володю.
— Не может быть, — отвечает тот. — Мне сказали — починят. Выписали.
— Ничего не знаю. Полуосей нет. — И опять на Володю смотрит. — Есть у меня одна. Собственная. В крайнем случае могу уступить…