Страница 9 из 34
На телевизоре стояла черная амфора с золотым рисунком а la Древняя Греция. Из амфоры торчал сумасшедше искрящийся искусственный цветок — продукт куда более поздней цивилизации.
Геворкадзе стоял и завидовал. Его собственный кабинет был обставлен с меньшей помпой и большим вкусом.
Каретели умильно взглянул на сейф и увидел, что на сейфе ничего не стоит. Он забыл о нас обоих и бросился подыскивать то, что смогло бы достойно увенчать его скромные сбережения.
В секретариате уже готовились к обеду. Было минут сорок до официального его начала. Томка кромсала мягкий батон, Лена аккуратно отпиливала кружочки ветчины. На столах были разложены кружевные трусики, лифчики, ажурные колготки. На монитор, как на клетку с попугаем, набросили комбидресс.
Лена имела решительный вид:
— Я, Томка, поняла — мне от него уходить надо. К Зайцеву, или к Юдашкину, или в «Red Stars» что ли! Я нижнее белье буду демонстрировать; я в нем лучше выгляжу, чем в верхнем.
— Курочку пожарю сегодня! — Томка с удовольствием прикусила бутерброд. — Мой любит курочку. Мне все Гербалайф подсовывает, а сам мясо трескает — дай Бог! Ничего, я вечером пивка прикуплю, скажу: какой же с пивом Гербалайф? Это ерш получится. Давай лучше вместе курочку навернем!
Лена двумя пальцами взяла кусочек ветчинки.
— Я вот думаю, Томка, может, в Коньково сегодня рвануть, а? А то я что ни куплю, никак себя одетой, не чувствую.
— Давай, лучше в Тушино! Там и вещевой и продуктовый рынки; я бы мясца прикупила…
Тариэл Давидович, по-партизански бесшумно распахнувший дверь, сейчас с интересом оглядывал секретариат. Лена благополучно сидела к нему спиной с расстегнутой после примерки молнией на юбке, а у Томки, как у только что растерзавшей добычу акулы, кусочек ветчины свисал из уголка рта. Проглатывать его под тариэловским взором она боялась.
Начальский взгляд дошел до занавешенного монитора. Геворкадзе от души сказал: «Тьфу!» и захлопнул дверь. Томка мгновенным движением заглотнула кусок.
— Ю-ю-юль! Помоги! Запить бы чем! — захрипела она.
…Пустынен и тих Ленинградский проспект в рассветные часы… Только так высокопарно и хочется говорить, стоя под сенью мощных бледно-желтых зданий сталинской породы. Спокойно дремлющие, не разбуженные еще ни вечной суетой пешеходов, ни слабым на заре ручейком машин, они донельзя напоминают мне замки с книжных страниц, те замки, которые никем никогда не были построены и которые создавало лишь воображение художника. Тем более, что стоят они на проспекте, названном в честь не существующего ныне города — Ленинграда.
А Барселона… что будет в этом имени? Оно своенравно: и бурлит на языке и тихо льется, оно пока что рождает загадки; и неизвестно чем станет для меня этот город — ведь новые города всегда становятся чем-то для каждого…
— Юля, садитесь!
Это — реальность, мои шефья, которые и должны были подхватить меня на Ленинградском проспекте по дороге в аэропорт. Я застаю самый разгар их дорожной беседы:
— Я серьезно говорю, Платон, надо менять секретарш. О чем они думают? О том, чтобы покушать, — Тариэл Давидович прямо-таки по-английски выплевывает «п», — покушать, погулять, поспать на рабочем месте и купить на себя какую-нибудь тряпку. Я не против! Я им достаточно плачу, чтобы они скупили хоть… хоть все Лужники; но почему не подумать о работе?! Хоть немножко!
Платон Бежанович глубокомысленно кивает. Видимо, он соглашается, хотя, по-моему, он сладко дремлет. Тем более, что в момент кивания машина притормозила на светофоре.
Тариэл Давидович замолчал, повернулся к окну, и некоторое время его взгляд оценивающе бежал по проспекту.
— Хорошо построили Москву, Платон! — проговорил он с одобрением. — Есть, где развернуться.
Платон Бежанович снова кивнул.
— В Барселоне нам предстоит огромная работа. Юля, — заранее усталым тоном предупредил меня Тариэл Давидович, — от ее результатов будет зависеть весь остальной год.
В очереди к шереметьевскому таможеннику Геворкадзе уныло смотрел в свою декларацию. Затем он с надеждой заглянул в декларацию Каретели. Уныние его усугубилось.
— Вах, Платон, мы с тобой бедные люди! Что мы везем? Э, ерунда, ерунда, Платон, посмотри! Вот — человек! Вот он что-то везет.
Указанный человек раскрывал перед таможенником спортивную сумку. Геворкадзе потянул шею вперед.
— Посмотри, Платон, совсем еще не старый человек, а уже что-то имеет в жизни. Люди делают дела, Платон, им есть что возить через границу.
Каретели успокоительно зевнул:
— Э, зачем говоришь?! Ты везешь через границу свою голову, Тариэл; она дороже брильянтов, которые хочет увезти этот джигит.
Из сумки «джигита» таможенник извлек свернутые в рулон картины. Наметанным взглядом искусствоведа он начал определять их художественную ценность. Через пару минут посредственной арбатской мазне был дан зеленый свет.
Геворкадзе увидел, вздохнул, отвернул голову. Ошибся в человеке.
В самолете Тариэл Давидович и Платон Бежанович заняли бизнес-класс, и мы разлучились на четыре часа. Мне было отведено место в экономическом.
Боже мой! Эти каждый раз чарующие облачные горы, долины, расселины, легкая перистая конница, летящая поверх них… Небо над небом. Уже второе. Может быть, и седьмое нам суждено увидеть? Хотя Тариэл Давидович и Платон Бежанович там, скорее всего, уже побывали. Если же спросить их об этом, на обоих лицах наверняка будет пренебрежение: «Ничего особенного. Юля, но съездите ради интереса».
За час с лишним до конца полета показался юг Европы. Умиляла и трогала ее скученность: занят каждый клочок земли, заняты предгорья и холмы, реки едва находят себе дорогу в этой тесноте и плутают бесконечным количеством извивов… Тариэл Давидович взметывает руки и восклицает: «Вах, Платон, как здесь делать дела? Здесь нет размаха!»
Впрочем, я этого не видела. Меня мучает телепатия.
Словно подводные камни, из облаков поднялись сияющие вершины Пиренеев. Мы пересекали границу Франции с Испанией. Слышались звуки хоты и стук каблучков Кармен.
— Где наш испанец. Юля? Почему он не встречает нас? Вы правильно сказали ему номер рейса?
— Правильно.
— А время вылета?
— Правильно.
— А название аэропорта, куда мы прилетаем?
— В Барселоне один аэропорт.
По лицу Геворкадзе пробежало желание сплюнуть. «Э, что за город, как вести дела?»
— (С тоской) Ты ищешь его, Платон?
— Ищу, зачем мешаешь, да?!
Платон Бежанович бегал глазами по толпе встречающих.
— Куда пропал, Карлос? Платон приехал выпить с тобой вина! Платон приехал обнять своего друга! Куда пропал, Карлос?
— Карлос, — проговорила я вслух, приноравливаясь к этому имени. До сих пор я знала его как сеньора Вальенте-и-Флорес.
— Вы меня звали, сеньорита?
Я улыбнулась, заигрывают.
— Я сказала «Карлос», а вам послышалось «Ганс».
Заигрывал немец с хорошим испанским произношением. Голубоглазый, блондин, волосы вьются. Немного низковат для истинного арийца…
— Карлос, брат, где был, куда пропал?! — Платон Бежанович отчаянно рвался к нему через толпу, раскидывая руки для объятий.
— Мы сейчас не совсем в Испании, мы в Каталонии, а каталанцы — это немножко другой народ; у нас другой язык, и внешне мы, как видите, бываем похожи на северян. И мы давно хотим стать независимой страной. Когда ваша Литва отделилась от Союза, у нас были большие волнения и предлагалось «литуанизировать» проблему Каталонии.
И, между прочим, всю дорогу из аэропорта обрамляли настенные надписи: «А Catalunya en Catala!»[11]
Комментарий Геворкадзе с заднего сидения: «Куда им еще отделяться, мелким!»
— До начала этого столетия Барселона была небольшим городом — несколько старых готических кварталов, примыкающих к порту. Но в самом конце прошлого века был разработан план расширения города — «Ensanche». Барселона стала подниматься от моря к горам, а новые дома строились в форме квадратов с маленьким патио внутри. Ни один такой дом-квадрат не повторяется, и большинство из них построены в стиле «модерн». Я не хочу хвастаться, но вы сами увидите, что это очень красивый район. Там, кстати, находится наш офис.
11
«В Каталонию — с каталанским языком!» (катал.)