Страница 10 из 34
Вступает Платон Бежанович:
— Переведите ему, Юля, что наш офис в Москве тоже находится в одном из самых респектабельных и дорогих районов.
— В «Ensanche» находится и гостиница, где я забронировал для вас места.
Геворкадзе, скучающим тоном:
— «Риц»? «Хилтон»?
«Majestic»[12]. И самая неземная роскошь в ней — это душ. Похоже, в летней Испании не имеет смысла жить с одиннадцати часов утра до пяти вечера: можешь трепыхаться, но все равно будешь раздавлен тяжелой жарой. Однако уже шесть, а приветственный ужин — в девять. Пока время терпит, переводчик рысью бросается обходить свои угодья.
Здесь все оказывается моим. Я уже давным-давно привыкла бродить между этих изящных домов, обтрепанных пальм под беспощадно распахнутым небом, и жалко теряющих кору платанов. С того момента, когда во мне забряцали доспехами гумилевские «конквистадоры» и взошла умирающая Луна Лорки, я поселилась в этой стране, и сейчас я впервые разговариваю с ней лицом к лицу.
Немного влево — и на белом здании взметываются истонченно-узловатые колонны — точь в точь паучьи ноги слонов в фантазиях Дали. Еще левее шебуршится рынок, где устрицы, лежащие на льду, в изобилии, как семечки на наших базарах. И тут, забывая ориентироваться, бросаешься влево и вверх… Фантастическая «La Sagrada Familia»[13] возносит к небу тонкие башни, вопиющие черными провалами окон.
Восемь пятнадцать — время подводит меня. В отеле «Majestic» из разоренного впопыхах чемодана я вырываю колготки. В костюме Евы ходить по такой жаре! Но положение обязывает. К тому же, климат начинает меняться в лучшую сторону: я холодею.
Дырка. Чуть выше того уровня, где кончается юбка. Стоит немного пройти, колготки ослабеют, чуть-чуть сползут… Я вытряхиваю из чемодана все его внутренности, но запасной пары, разумеется, нет.
В панике туфли на ноги… И вторая волна холода — снова дырка. Почти на том же уровне, где кончается задник туфли. Се ля ви такая, как говорится у нас, переводчиков.
А делать нечего. Я медленно иду к двери. Ну пусть они лопнут, проклятые, пусть! Пусть расползутся, сгниют, а с двенадцатым ударом часов полетят с моих ног клочками! Это моим шефьям ничего не оставалось бы, как повеситься, случись такое в ресторане с их носками или галстуком. А вот я могу отнестись к инциденту как истинный пролетарий и решить, что ничего не потеряла, кроме своих цепей.
Неужели в этой стране бывает прохладно? Нет, это просто раннее утро, первое утро под новым небом… Нет, просто я еще сплю, и мне снятся сны о родине. Стены вокруг меня разговаривают русскими голосами. Стена справа — вопрошающий мужской голос:
— Слушай, Андрюха, где здесь можно хорошим бельем затариться?
Стена слева — объясняющий женский голос:
— Как пойдешь наверх от Paseo de Gracia к новым кварталам — справа будет магазинчик, в нем полный liquidacion[14] и хозяин уступает белье задешево, тем более, что оптом. Главное, Свет, успеть, пока он не до конца ликвидировался…
По коридору тоже шли голоса:
— В натуре, Леха, пора закупаться — времени в обрез! С конца августа распродаж уже не будет.
Интересно, куда они торопятся в июне? О русский люд, покой вам только снится! Кровь… Пыль… Летят, как табун степных кобылиц — любой ковыль сомнут…
Стоп! Костюм же с вечера мятый… А на сборы остался какой-то куцый час. Гладить, быстро!
Как раненый бык на корриде я метаюсь по коридору. Где же утюг, буржуины? Где уютная ширмочка с гладильной доской? Где мадам-коридорная, чтобы обрушиться с вопросом? И этого меня лишили в цивилизованной стране?
— Что вы ищете, сеньорита?
Снизу на меня радостно глядела старенькая уборщица-китаянка.
— Понимаете, я хочу погладить свой костюм…
Тот же радостный взгляд:
— Нет, это наша гостиница хочет погладить ваш костюм!
Ко мне протянулась сухенькая ручка.
Подождите. Это надо осмыслить. На это нельзя поддаваться сразу! Услуги гладильной включаются в счет за номер, это оплачивает начальство, это меня волновать не должно. Но чаевые? Как не пожаловать этой несчастной китаяночке хотя бы сотню песет на пачку английского «Пиквика»? А костюм надо гладить каждый день, и чай в отеле «Majestic» наверняка любят пить ежедневно… Значит, немалые мои командировочные уменьшатся соответственно. Значит, как минимум, паре моих московских друзей не будут привезены подарки. Останутся они без какого-нибудь грошевого сувенира — тарелочки с видом Барселоны или брелка в форме кастаньет. Не получится у меня «из Испании с любовью»…
— Вы не могли бы показать мне гладильную, сеньора? Я предпочитаю гладить сама.
Пар валит вовсю, а прессы стоят — работать некому. Все за моей спиной. Администратор тоже напрасно выходит из себя — его не слышат; высказывают предположения:
— Сеньорита, наверное, боится, что мы испортим ткань…
— Она, должно быть, уже отдавала вещи в гладильную, и ее не устроило качество…
— Может быть, ткань такая дорогая? Хотя на вид…
Жаль, что никто не сказал: «У богатых свои причуды».
Едем на переговоры в офис Карлоса. Я покашливанием проверяю горло перед работой — вчера ему сильно досталось. Приходилось заглушать и звуки улицы, и яростные танцевальные аккорды, и резвящихся молодых испанцев. Усилитель мне нужен, как и всякому говорильному аппарату.
А ужинали мы на террасе. Огромная Las Ramblas — цепь бульваров, тянущихся из центра города к морю, вечерами изнемогает от ресторанных столиков. Светлый вечер, серо-зеленые платаны возносят над городом бледную Луну, а внизу вьется толпа, пестрая, как цыганская шаль. Музыка — помногу и отовсюду. Сквозь колеблемую морским ветром листву — удивительное изящество домов. Где-где, а в Барселоне не сомневаешься, что только застывшей мелодией и может быть архитектура. Этот город должен был родиться под звуки органа и вырасти под болеро.
Тариэл Давидович недоволен. Шепотом — Платону Бежановичу:
— Послушай, он странный человек, твой Карлос! Как встречает гостей? Приехал уважаемый человек и должен сидеть, как студент, за пластмассовый столик? Или в Барселона нет приличный ресторан?
(В минуты душевного расстройства Тариэл Давидович пренебрегает падежами)
— Не переживай, Тариэл! Закажи что-нибудь дорогое, чтобы люди видели, что ты солидный человек, и не переживай!
Платон Бежанович занят делом: он бережно выковыривает вилочкой мягкую устрицу из ее твердой раковины.
Тариэл Давидович негодующе смотрит на Луну.
А Карлос наклоняется ко мне. Лицо лукавое. Шепот интригующий:
— Хулия, не могли бы вы потом узнать у сеньоров, как им понравился вечер на террасе? Спросите как будто от себя, не говорите, что это я просил узнать. В следующий раз я хочу повести их в бар «Quatro gatos»[15], там собиралась богема в начале века. И сейчас там очень свободная, молодежная атмосфера: вместо стульев сидят на бочках и пьют, в основном, пиво. Думаю, что моим русским друзьям будет приятно забыть о том, что они большие люди в бизнесе и вспомнить студенческие годы.
Бедный, он ведь серьезно! И ведь от всей души…
Дневные переговоры не производят впечатление насыщенных. Обсуждаем все, как положено: и контракты, и поставки, и условия, но у моих шефьев нету огня в глазах; чувствуется: это — лишь прелюдия. Не за тем посетили Испанию Тариэл Геворкадзе и Платон Каретели! Что-то большее ждет нас, и сейчас оно прозвучит, заставляя круто меняться простодушную физиономию Карлоса.
— Переведите, Юля, и помните, что информация секретная. Чтобы такую информацию узнать, конкуренты людей убивают, это я вам на будущее говорю. А пока переведите, что мы с Тариэлом немножко посовещались и решили вложить деньги во что-нибудь скромное — в апельсиновую плантацию.
12
«Волшебная» (катал.)
13
«Святое семейство» (исп.)
14
Окончание деятельности, (исп.)
15
«Четыре кота» (исп.)