Страница 34 из 45
Так или иначе, но поиск аргументов для определения и оправдания своей позиции побуждал поэта к путешествию в западное Средневековье, где его привлекали конституционные и парламентарные принципы, роль «среднего сословия», «обратная связь» между властью и народом, давно уже там сложившаяся. И в этом прежде всего сказывались общественные интересы Пушкина, который, как Чаадаев и многие другие передовые люди России, искал в западноевропейском Средневековье разгадку несхожести общественной жизни Запада и крепостнической подцензурной России, искал образцы или уроки.
Другой важный побудительный фактор обращения поэта к западноевропейскому Средневековью я вижу в серьезном интересе Пушкина к фольклору как источнику историко-культурного познания. Отсюда – его интерес вообще к легенде, мифу, сказке, рыцарскому роману, сведения о которых он черпал, в частности, из оригинальных произведений западноевропейского Средневековья, из необыкновенно популярных тогда произведений Вальтера Скотта и трудов западных историков.
Наконец, надо иметь в виду биофафию поэта. Препоны цензурные, служебные, в выборе объектов творчества, в содержании и трактовке сюжетов, даже в местожительстве и в передвижениях по собственной стране сопровождали Пушкина вплоть до гибели. Это нередко побуждало поэта маскировать стариной, особенно зарубежной, менее известной, свои идеи, оценки и чувства.
Наибольших вершин в этом отношении Пушкин достиг в цикле сказок, которые он назвал «народными». Созданные поэтом в 30-е годы, на последнем отрезке его жизни, они звучат как завещание. Обратимся к трем сказкам из этого цикла.
Начнем со «Сказки о царе Салтане» (1831). Она воспринималась и обычно воспринимается сегодня как легкое произведение, шутливое и лирическое одновременно, отражающее подъем духа и радостные надежды молодожена Пушкина (на что, впрочем, поэт и рассчитывал). Здесь нет прямого пересказа некоего зарубежного сюжета. Напротив, если не считать немногих западных деталей (в частности, обращения к купцам – «господа», что не входило в старорусские традиции) и чисто русской сватьи Бабарихи, сказка предлагает распространенный общефольклорный набор: царь, царица и царевич, царевна-дева Лебедь со Звездой и Луной 2, 33 богатыря, «гости»-купцы, «не по дням, а по часам» подрастающий (подобно Гераклу) герой и т.д. Но самое главное, что придает особый интерес этой сказке (и что обнаруживается при ее анализе именно медиевистом), заключается в основном объекте пушкинского заимствования, не замеченном комментаторами: в идее острова.
В «Сказке о царе Салтане» перед читателем предстает островное государство, состоящее из города-крепости, охраняемое береговой стражей. Такой город-государство не характерен для России, зато существовал в ряде регионов Европы во времена античности и в Средние века и хорошо известен по литературе. Еще шире значение самого образа острова, которое прямо отсылает читателя из огромной материковой России к западной традиции, где данный образ распространен издавна как символ, знак некоего отлета, выхода из привычной реальности, чаще всего чуда.
Со времен «Одиссея» этот образ имел разные знаковые признаки: острова блаженства, острова изгнания и одиночества, острова, несущего угрозу жизни. В 1516 году английский канцлер, гуманист и католик сэр Томас Мор опубликовал свою «Утопию»: описание идеального острова – сообщества равных совладельцев общей собственности и тружеников, где, однако, для тяжелого труда используются подневольные люди. Через двести лет в той же островной Англии писатель, политик и прагматичный протестант Д. Дефо создает образ необитаемого острова как места проявления воли к жизни, реализуемой через упорный, всепобеждающий труд его единственного жителя и героя Робинзона Крузо. Как известно, и «Утопия», и «Робинзонада» стали, каждая в своем роде, символами, не раз использованными в европейской литературе и вполне знакомыми читаюшей пушкинской России.
Менее известен среди непосвященных еще один остров-символ, своеобразный «остров дураков»: широко распространенная в Средние века и позднее народная утопия – мечта о государстве всеобщего благоденствия. Смысл ее (прекрасно проиллюстрированный, например, Босхом) в том, что в этом обществе вообще никто не работает, но при этом все одинаково хорошо живут. А живут они за счет, естественно, чуда: особых хлебных и «одежных» деревьев или иных сверхъестественных сил, в том числе чародея (джинна и т.п.), волшебного кольца, скатерти-самобранки или молочных рек с кисельными берегами, «освоенных» и русской былиной. Народная утопия часто помещала царство всеобщего блага на какие-либо мифические острова или удивительные, привлекательные, неведомые земли. Такая мечта, в частности, отражена в греческом «Послании» XII века, которое было переведено на Руси в XIII веке и стало основой «Сказания об Индийском царстве».
Пушкин развивает прежде всего общую идею острова как ухода, «отлета» от повседневности – героев буквально выбрасывает на остров волной. Затем поэт обращается к утопии, но утопии народной, то есть образу идеальной жизни – без труда и конфликтов, но с полным изобилием всего и для всех. Царица и царевич находят на острове готовый и благоустроенный город, жители охотно принимают их в качестве правителей (что имеет и античные мифологические прототипы). 1Ърожане живут прекрасно и весело. А роль чуда Пушкин предоставил белочке, которая где-то достает золотые орешки и круглосуточно выгрызает из них «ядра – чистый изумруд», напевая веселую песенку.
Традиционно сказочны и образы государей, которые, однако, изображены Пушкиным с хорошо скрытой иронией и выглядят, мягко говоря, достойными сожаления. Царевич Гвидон, правитель государства-города-острова, добр и хорошо стреляет из лука. Но в остальном свои желания он реализует только благодаря волшебной деве-лебедушке, к которой всякий раз приходит жаловаться, подобно дитяти. Что касается «основного» царя, Салтана, то он еще более недалек и безволен, подчинен ничтожному окружению в лице «сватьи бабы Бабарихи» и завистливых своячениц, лишивших его семьи. Тоску своего существования он развеивает (подобно замоскворецким купчихам в пьесах А.Н.Островского, которые появятся менее чем через 20 лет после этой сказки), слушая фантастические рассказы заезжих людей.
Имена государей вроде бы отсылают читателя в некие неведомые страны. Но имя Салтан (или Саптан Салтанович), вероятно, пришедшее на Русь вместе с татаро-монголами, встречается в былинах, где входит в число обозначений «извечных врагов Руси». (Напомним, что в «Последней жертве» Островского это имя носит хитрый ростовщик.)
Стоит, однако, отметить, что Пушкин вводит в сказку мотив царского милосердия – Салтан «от радости такой» прощает преступных своячениц и сваху. Момент этот примечателен, поскольку фольклорным произведениям в общем не свойственен: зло должно получить по заслугам.
Прелестная детская сказочка со счастливым концом, написанная легчайшим, как дуновение, музыкальным стихом («Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет»), на самом деле маскирует многоплановую и достаточно ядовитую сатиру, объектами которой явились и беспомощные монаршие правители, и народ, мечтающий о даровом благополучии. Включает она, в виде легкого намека, и «урок царям» (в данном случае речь идет о милосердии) – общий мотив, который занимает важное место не только в сказках, но и во всем творчестве Пушкина.
Антицаристские настроения, всплеск которых обнаруживается уже в первой «народной сказке», я склонна объяснять, вслед за Ахматовой, тем состоянием, в котором находился поэт в 30-е годы и которое она анализирует в связи с его другой, более поздней сказкой – «Сказкой о золотом петушке». «30-е годы для Пушкина, – пишет Ахматова, – это эпоха поисков социального положения. С одной стороны, он пытается стать профессиональным литератором, с другой – осмыслить себя как представителя родовой аристократии. Звание историографа должно было разрешить эти противоречия. Для Пушкина это звание неотделимо было от образа Карамзина – советника царя и вельможи, достигшего этого высокого положения своими историческими трудами. Однако Николай I и его приближенные вовсе не предназначали Пушкина для такой высокой роли»3.
2
1 В русских былинах – Марья лебедь белая. Здесь и далее материал былин почерпнут в книге «Былины». М-, 1987.
3
2 Ахматова А. А. «О Пушкине». Соч. в 2-х томах, т.2.