Страница 24 из 45
О своевременности и несвоевременности всех этих распоряжений (хотя любые другие сроки были нереальны) лучше всего судить, сопоставляя с приготовлениями другой стороны в пору, когда союзнические отношения еще сохранялись просто в силу непрекращения действия соответствующих международно-правовых актов и соглашений периода Второй мировой войны. Москве уже в сентябре 1945 стало известно о демонстрационном межконтинентальном перелете трех американских «летающих крепостей», бомбардировщиков Б-29 (аналогов «Энолы Гей», сбросившей атомную бомбу на Хиросиму) с аэродрома на Хоккайдо до военно-воздушной базы в Чикаго. Об этом писали все ведущие американские газеты, некоторые из них делали откровенные намеки на то, что этот перелет имел задачу произвести устрашающий эффект на потенциального противника. Командором перелета был генерал Куртис Ле Мей, ковровыми бомбардировками разрушивший весной 1945 года десятки японских городов, включая Токио.
Но что скорее всего Москве не было известно, так это то, что с участием командования ВВС США еще раньше, в августе 1945, специально для руководителя американского атомного проекта генерала Лесли Гровса был подготовлен секретный документ, имеющий выразительное название «Стратегическая карта некоторых промышленных районов России и Маньчжурии». Документ был датирован 30 августа 1945 года и содержал перечень крупнейших городов Советского Союза и Маньчжурии, с указанием их географического расположения, сведений о населении, промышленном потенциале в масштабе национальной экономики и указаниями первоочередных целей для воздушного поражения. Среди «помеченных» значились «15 ключевых городов» – Москва, Баку, Новосибирск, Горький, Свердловск, Челябинск, Омск, Куйбышев, Казань, Саратов, Молотов, Магнитогорск, Грозный, Сталинск (скорее всего это Сталино). Нижний Тагил. В приложении приводился расчет количества атомных бомб, требуемых для уничтожения каждого из этих городов, с учетом имеющегося опыта Хиросимы и Нагасаки. Требуемое число атомных бомб для Москвы и Ленинграда, согласно прикидкам,было одинаковым – по шесть штук на каждую из столиц[4].
А. Сахаров, И. Курчатов. 1959 год
Нам ничего неизвестно (по крайней мере из публикуемых материалов) о чем-то подобном в расчетах советского руководства. Вообще Сталин с видимой осторожностью относился к вопросу о привлечении военных к планированию атомной стратегии. О придании ей наступательного характера вообще речи не было. Косвенно об этом можно судить по тому, что на единственном (кроме приема И.В. Курчатова Сталиным 25 января 1946) совещании с 1945 по 1953 годы у Сталина по «атомным делам» 9 января 1947 не присутствовал ни один из военных деятелей. Их не было ни в списке №1 (лиц, подлежащих приглашению по всем вопросам), ни в списке № 2 (лиц, приглашаемых на совещание по отдельным вопросам). Из членов Политбюро присутствовали Молотов, Берия, Маленков, Вознесенский. Даже пользовавшийся тогда особым расположением Сталина Н.А. Булганин, занимавший пост первого заместителя министра обороны (вскоре стал министром вооруженных сил), отсутствовал в списках приглашенных. Необязательным (а скорее всего и бесполезным) Сталин посчитал и присутствие Ворошилова, входившего в состав Политбюро. Одним словом, военных «просили не беспокоиться».
Мотивацию Сталина в «атомном вопросе» так до конца, конечно же, не удастся выяснить. Публикуемые документы, однако, дают возможность подобрать к ней что-то вроде зонда, позволяющего, по крайней мере, выдвигать версии или опровергать их. Так, мы оказываемся чуть ближе к разгадке семипалатинского испытания на «полигоне № 2».
И. Бор. 1961 год
Дело в том, что Сталин уклонился от письменного визирования решения об испытании. Проект постановления СМ СССР «Об испытании атомной бомбы» от 26 августа 1949 года им не был утвержден, хотя вопрос обсуждался в ЦК, и все дальнейшие мероприятия шли своим чередом согласно пунктам этого проекта. Подпись председателя СМ была, но следов руки Сталина на документе нет. Обратим внимание и на то, что никакого специального сообщения о проведенном испытании сделано тоже не было.
Могут быть предложены различные объяснения этой странной забывчивости и промедления: боязнь фиаско и увековечения в истории своего имени в связи с ним; обычная манера Сталина предоставить исполнителям сполна расплатиться за риск принятого им решения; желание никак не связывать сроками руки ученым в исключительно деликатном деле испытания нового оружия и некоторые другие.
В качестве основной, думаю, может быть выдвинута следующая гипотеза: Сталину казалось важным продолжать мистифицировать противника и союзников, создавая впечатление, что СССР уже ряд лет имеет в своем распоряжении атомное оружие, продолжает его накапливать и, следовательно, не уступает американцам, по сути дела, ни в чем. Ссылка на заявление Молотова от 6 ноября 1947 года, содержавшаяся в сообщении ТАСС от 25 сентября 1949 года, подтверждает стремление советского руководства и, разумеется, лично Сталина не дать противнику извлечь пропагандистскую выгоду из саморазоблачений Кремля. Советские люди и весь остальной мир должны были знать, что его, Сталина, слова не расходятся с делами, оборонная мощь страны неуклонно и планомерно возрастает. Следуя этому сценарию, Сталин вел себя явно нестандартно, всячески демонстрируя, что в конце августа 1949 ничего необычного не произошло. Западу надлежало всего на всего убедиться, что игра в «догоним и перегоним» давно закончилась, а социалистической науке и экономике по плечу любые задачи. Психологически это был довольно точно по-восточному рассчитанный ход: Вашингтон хотели отучить раз и навсегда думать о своем абсолютном технологическом превосходстве и приучить к мысли, что СССР способен нанести сокрушительный удар.
Грандиозный успех 29 августа 1949 года (испытание советской атомной бомбы под Семипалатинском) был начисто лишен традиционного советского пафоса – не было праздничных рапортов и публичных торжеств. Все было выполнено в будничном тоне, без всякого эпатажа и игры мускулами. «Специальное задание правительства» было выполнено, исключительные заслуги перед Родиной в деле решения «проблемы использования атомной энергии» большой группой ученых и работников промышленности отмечены постановлением СМ СССР о награждениях с грифом «Сов. секретно». Нигде, ни в одном из документов, как бы венчающих все усилия, нет и следов нагнетания атомного психоза, патриотического фанфаронства и шапкозакидательства. Все чисто по-деловому, предельно лаконично и сухо.
Грубо говоря, лабораторная (подготовительная) стадия атомного проекта СССР заняла четыре года и приходится на время войны. Активная фаза создания атомной промышленности и работа над атомной бомбой относятся уже к эпохе после Хиросимы. 1945-1949 годы – это еще четыре напряженнейших года самоотверженного, на пределе сил, труда. В памяти встает замечательный фильм «Девять дней одного года». Так вот, если отвлечься от профессиональной стороны сюжета – это фильм о человеческих характерах, одержимых одной великой целью. Издание, о котором здесь идет речь, – документальное подтверждение правдивости этих характеров, талантливо угаданных и нарисованных Михаилом Роммом.
В предисловии к первой части первого тома всей документальной серии, написанном одним из участников САП Л. Феоктистовым, справедливо сказано, что увидевшие свет материалы по истории советской атомной бомбы напоминают «захватывающий добротный детектив». Можно было бы добавить – по-шекспировски монументальный.
В заключение нам осталось сказать, что в сложной и трудоемкой работе над уже вышедшими книгами документальной серии по истории САП принимало участие большое число научных учреждений – Российская академия наук, Администрация Президента Российской Федерации, Министерство обороны РФ, Служба внешней разведки, Росархив и некоторые другие. Основная тяжесть работы легла на два научных учреждения – Государственный научный центр РФ «Физико-энергетический институт» имени академика А.И. Лейпунского и Российский федеративный центр «Всероссийский научно-исследовательский институт экспериментальной физики».
4
4 Rhodes, Richard. Dark Sun. The Making of the Hydrogen Bomd. – New York. 1996, – P. 23, 24.