Страница 2 из 4
Так, погружённый в воспоминания, Лёха переступил порог храма и увидел отца Адриана. Тот, приветливо улыбаясь, шёл навстречу им с Татьянкой, и она — Лёха почувствовал — вся затрепетала и внутренне потянулась к священнику, как ребёнок к новой, большой и прекрасной, игрушке. Лёха тут же приревновал: да она влюблена! Он её такой уже и не помнил. Но понятно: этакий хлыщ. Подтянутый, элегантный. На вид лет тридцать пять, внешность, что называется, европейская. Усики, бородка аккуратная, загар, модные очёчки. Ряса, крест, и те словно фирменные. Хорош батюшка!
Батюшка тем временем заговорил:
— Храни вас Бог! Рад видеть. Заходите! Детки, сюда… С чем пожаловали? По делу или так, с визитом? — и Лёха с приятным изумлением узнал те самые московские интонации, которые так естественно звучали в маняшиной среде и так восхищали и одновременно раздражали его своей нарочитой театральностью. Теперь их и не услышишь нигде.
Лёха, поражённый новой весточкой из прошлого, помягчел и вполне дружелюбно пожал узкую, но крепкую руку отца Адриана.
— Вот, мужа вам привела, — объявила Татьянка, отрезая Лёхе пути к отступлению. — Он, кажется, созрел до того, чтобы подумать о крещении.
На слове «подумать» она чуть игриво глянула на Лёху и еле заметно дёрнула плечом: прости, мол, если чего не так говорю. Но надо же что-то сказать, правда?
Лёха улыбнулся отцу Адриану и в шутливом смущении развёл руками: типа, да, вот он я. Нехристь.
— Вы поговорите, а мы не будем мешать, — уже уверенно распорядилась Татьянка. — Детишки, идёмте-ка свечки купим для боженьки, поставим.
Они ушли. Отец Адриан провёл Лёху в небольшое боковое помещение, где у решётчатого окошка стояли стол и два стула, и указал на один: садитесь. Он двигался плавно, неторопливо, без суеты: очень… харизматично.
Весь облик священника источал благожелательную уверенность в том, что Лёхе приятно его общество, и действительно, с ним было на редкость комфортно.
Лёха перестал нервничать, расслабился.
Отец Адриан сел напротив, поправил рукава рясы, широко улыбнулся:
— Итак?
— Э-э-э… — промычал Лёха и запнулся, не зная, с чего начать и как обращаться к собеседнику. И удивительно: собственное глупое блеяние не смутило его, напротив, он обратил к священнику потерянные глаза, и тот мгновенно пришёл на помощь:
— Мне и самому странно, когда меня называют батюшкой. Мы ведь, вероятно, ровесники? Однако «отец Адриан» — моё официальное наименование.
И опять в легчайшей иронии Лёхе послышались маняшины интонации, и он по стародавней привычке потянулся, будто деревце, вверх, стараясь стать — не казаться, а именно стать — умнее, лучше, честней, образованней. Он и не заметил, как рассказал отцу Адриану обо всём сокровенном, даже о том, чего за собой не подозревал: например, о желании всё-таки прийти к Богу, но не чтобы стать как все и не из суеверного страха, а по-настоящему, искренне, истинно. А то вот говорят: наши предки верили, и мы должны. Почему, кому должны, с какой стати? Но, может быть, так и есть? Может, нам и правда необходимы эти корни? А без них мы болтаемся неприкаянные, ни то ни сё, туда-сюда, перекати-поле на верёвочке? Хорошо, допустим, необходимы — но откуда взяться вере, если родился и вырос при коммунизме? Деда удар бы хватил, узри он Лёху сейчас, в церкви… да и отца хватит, если узнает. И в религии Лёха ни в зуб ногой, библию сроду не открывал…
— Знаете, Алексей Николаевич, — сказал, выслушав его до конца, отец Адриан. — Думаю, в вашем случае самое разумное — спокойно отправиться домой и для начала попытаться соблюдать субботу. Подумаете на досуге о житье-бытье, а я стану за вас молиться. Глядишь, Господь и расставит всё по своим местам.
— Субботу? — удивлённо переспросил Лёха. — Мы ж, вроде, не иудеи?
— В фигуральном смысле, — засмеялся отец Адриан. — Сейчас, — он взял с подоконника библию и раскрыл на месте, где лежала закладка, — я вам прочитаю и вы поймёте. Итак:
Наблюдай день субботний, чтобы свято хранить его, как заповедал тебе Господь, Бог твой. Шесть дней работай, и делай всякие дела твои; а день седьмый — суббота Господу, Богу твоему. Не делай в оный никакого дела, ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни раба твоя, ни вол твой, ни осел твой, ни всякий скот твой, ни пришелец твой, который у тебя, чтобы отдохнул раб твой, и раба твоя, как и ты. И помни, что ты был рабом в земле Египетской, но Господь, Бог твой, вывел тебя оттуда рукою крепкою и мышцею высокою, потому и повелел тебе Господь, Бог твой, соблюдать день субботний.
Отец Адриан помолчал, давая Лёхе время переварить услышанное, а затем спросил:
— Теперь видите? Суббота в нашей культуре — это воскресенье. Впрочем, для вас можно сделать исключение и объявить субботой любой день, когда вам будет удобно предаться размышлениям о вечном. Провести, так сказать, реколлекции, духовные упражнения. Библия у вашей жены есть. И вот ещё вам брошюрка, нечто вроде памятки для начинающих. Тут и про заповеди, и о смертных грехах… Захочется, почитайте, подумайте. Возникнут вопросы — милости прошу. Обсудим. А и не возникнет, всё равно заходите. Хотя бы затем, чтобы знать, чем живут ваши дети.
«Заходите»! Да Лёхе уходить не хотелось! Татьянка была права: на душе посветлело, и словно надежда какая-то появилась или крылья отросли или влюбился… Короче, что-то такое на него снизошло удивительное и светозарное.
Дабы оно не испарилось, Лёха решил в ближайшее же воскресенье отправиться на дачу размышлять о вечном, о чём не замедлил объявить Татьянке. Он рассчитывал отправиться всей семьёй, но выяснилось, что «Варька идёт на день рождения, у Славика бассейн, а у Ларочки музыка»…
— Ясно, ясно! — замахал руками Лёха. — Поеду один! Только непонятно, как тогда «не делай в оный день никакого дела»? Верующие, называется!
— Да ладно тебе, — не повелась на упрёки Татьянка. — Не будь сам знаешь кем, а то лоб расшибёшь. Ты ещё даже не покрестился. — И снова уткнулась в свою вышивку.
Точно знала, что он уже сел на крючок — не снимешь. Заманивала, заманивала в церковь, а теперь будто и не при чём, всё ей по фигу. Вот бабы! Впрочем, оно и к лучшему, одному спокойнее.
В субботу он позвонил Иванычу, военному пенсионеру, который жил в посёлке неподалёку от дачи и зимой по воскресеньям приходил расчищать дорожки и заглядывал в дом проверить, всё ли в порядке. Жена его раз в месяц и тоже, как правило, по воскресеньям мыла полы, вытирала пыль и следила за наличием необходимых вещей и продуктов, чтобы Лёха с семьёй или друзьями, если нагрянут, не думали о хозяйстве, а сразу начинали отдыхать. Лёха за это платил, и недурно, однако рассудил, что Иваныч с супругой, тем не менее, подпадают под определение «рабы» и им, согласно заповеди, необходимо дать отдохнуть. К дому, правда, придётся чапать через снежную целину, раз ему и самому нельзя делать никакой работы. Или расчистка дорожки не считается? Это же как бы форс-мажор? А, ладно, на месте разберёмся.
Иваныч, судя по тону, сюрпризному отпуску не обрадовался.
— Ты не переживай, на оплате не отразится, — поспешил заверить Лёха.
— Да я чего, я ничего… Я не переживаю, — пробурчал Иваныч, по-прежнему мрачно.
— И я, как приеду, загляну, лады? — сообразил Лёха. Если они сталкивались на даче — а они неизменно сталкивались — он традиционно презентовал Иванычу бутылку хорошей водки.
— А! — повеселел, наконец, Иваныч. — Лады, лады! Ждём, — и после секундного раздумья добавил: — Но я хоть снег-то с дорожек разгребу по утрянке? А то навалило по пояс, не пройти.
Совестливый мужик. У Лёхи не хватило духу обломать его порыв, и тем паче не улыбалось объяснять про воскресенье и заповеди — да и самолично махать лопатой в свете предстоящих реколлекций казалось неправильно. Уж коли не сын, не дочь и не раб, так хотя бы он собственной единоличной персоной должен соблюсти несчастную субботу по-человечески?
В воскресенье он проспал, не позавтракал, из города по пробкам выбирался миллион лет и на выезде умудрился кровно оскорбить какого-то джигита, чья покоцанная боевая «девятка» гналась за ним потом практически всю дорогу… К даче Лёха подъехал злой, взвинченный и голодный как волк. Иваныч отирался у ворот — судя по растоптанной площадке и нескольким окуркам, довольно давно — и курил, но, завидев Лёху, схватился за лопату и сымитировал условно-бурную деятельность: с понтом, тружусь я тут. А водка ваша нам вовсе без надобности.