Золотой фазан

Пост? 4 располагался в десяти верстах по правому берегу озера, а дальше на сотню верст места были совершенно пустынные. Водное сообщение по озеру начиналось не раньше мая, когда озеро вскрывалось ото льда, так что им предстояло несколько месяцев провести в совершеннейшем уединении.

— Вот где надо селиться монастырской братии, — не без иронии сказал по этому поводу Николай Михайлович, — Принял обет — держи! Иди в глушь, прочь от людской суеты! Здесь, в единении с природой, душа ото всякой суеты очищается, людей любишь такими, какими есть, не книжными, каждого обогреть готов! А в городах? В городах я, Коля, людей быстро любить перестаю. Грешен — перестаю! Смердят, горланят, пошлость несут! Никчемные людишки, а гонор имеют — мы, мол, горожане перед деревенским невежей. Я бы, будь моя воля, каждого из них на год-два сюда послал — тишину и благодать слушать. Глядишь, мерзости бы в людях поубавилось!

Коля кивал и чуть усмехался, растапливая печку. Николай Михайлович, хоть и человек в целом практический, иногда вот так разгорячится — прямо мальчишка! Про другого можно было бы сказать — утопист, но только как-то не вязалось это пренебрежительное словцо с Николаем Михайловичем, с его громадной самоотверженностью, трудолюбием и настоящей, каждодневной верой в свое дело.

Разобрав вещи и наскоро поужинав привезенным с собой хлебом и холодным мясом, легли спать прямо на печь, навалив на себя одеяла.

За ночь печь протопилась так, что Коля с непривычки не мог спать, скинул с себя одеяла и лежал без сна, дожидаясь рассвета.

Встал, едва сумрак за окном чуть посерел, принялся готовить завтрак. Николай Михайлович тоже, видимо, спал нехорошо. Проснулся и тут же выбежал умыть лицо снегом. Вернулся уже освеженным, с ресниц и бровей стекают растаявшие снежинки:

— Ты погляди, Коля, непременно сейчас погляди!

Коля вышел из избы, когда над ровной белой гладью озерного льда взошло солнце, ударило в глаза золотым ослепительным светом. Снег, — снег на много верст вокруг, — вспыхнул, заискрился, превращая унылую равнину с кое-где торчащими по берегам пучками прошлогодней травы в закодованное сияющее царство.

— Красота, — только и сказал Коля, прикрыв глаза и с наслаждением чувствуя, что солнце, оказывается, уже чуть-чуть согревает ему веки.

И впереди еще много, много таких дней! — счастливо улыбаясь, Николай Михайлович прислонился к косяку, закинув за голову руки, — Да, труда попасть сюда было немало, но уже одним этим днем для меня весь тот труд оплачен! Так что за работу, мой юный друг!

Первыми вестниками весны явились лебеди-кликуны. Март даже не наступил, по ночам было еще очень холодно и Коля сам себе не поверил, когда услышал на рассвете далекий клич. Но Николай Михайлович тут же проснулся, сел в темноте (теперь они зареклись спать на печке и стелили себе постели на лавках по обе стороны от окна) и почему-то зашептал:

— Вот оно, началось! Слышишь ли?

Далекий клич становился ближе, прошел совсем близко, словно бы лебеди пролетели прямо над постом и ушли дальше по Сунгаче.

— Давай наружу! Считать! — Николай Михайлович выскочил за дверь в одной рубахе, и когда Коля вышел, лебедей было уже не видно. Но Николай Михайлович торжествующе поднял ладонь, — Пять!

Буквально на следующий день они обнаружили в устье Сунгачи стаю бакланов. И с тех пор бакланы своим хриплым гоготаньем нарушили царившую доныне первозданную тишину. Несколько дней Николай Михайлович и Коля наблюдали, как они охотятся за рыбой в незамерзающей части устья, — удивительно, сколько эти птицы могли оставаться под водой! Редко когда появялись они на поверхность без трофея и, несмотря на это, если пойманная добыча была достаточно велика, чтобы птица не могла проглотить ее сразу, тут же налетали остальные и поднималась драка. Пользуясь такими сварами, Николай Михайлович пару раз пытался подкрасться поближе, однако, несмотря на свою шумливость, бакланы оказались хитрыми и осторожными птицами и тут же прятались в заросли тальника, делая стрельбу бесполезной.

3-го марта Николай Михайлович, осматривавший вместе с Ласточкой окрестные болота, пока Коля хлопотал по хозяйству, буквально влетел в дверь и молча потащил его наружу. Едва накинув шубу и сапоги, Коля бежал за ним по глубокому снегу, причитая о пригорающей каше, пока Николай Михайлович не рухнул в снег, увлекая его за собой. Осторожно выглянув из-за небольшой дюны, с которой они обычно вели наблюдение за бакланами, Коля увидел, как по берегу, всего в нескольких десятках саженей выхаживают по снегу на длинных голенастых ногах большие журавли неописуесой красоты: белоснежные, за исключением шеи и маховых и плечевых перьев, которые при сложенном положении крыльев образовывали красивый пучок на задней части спины.

— Это китайский журавль, самый большой из здешних. Прилетели уже. Выскочки мои, а я вас раньше середины марта и не ждал. Сейчас…Сейчас…, - приговаривал Николай Михайлович, лихорадочно заряжая штуцер, — будет тебе, Коля, нынче работа!

Однако то ли от горячности, то ли от бокового ветра, но выстрел вышел неудачный. Птицы улетели, и охотникам пришлось возвращаться обратно ни с чем. Впрочем, против обыкновения, Николай Михайлович, не расстроился.

— Пускай живут, первопроходцы, — посмеивался он, сверкая глазами, — Еще налетят нам на радость. Дня через три пойдем на болота, увидишь там, каковы они кавалеры!

За три дня к устью Сунгачи прилетели еще две стаи бакланов, двенадцать китайских журавлей и восемь японских, поменьше размером. Обойдя окрестности и найдя, наконец, место, где журавли токуют, Николай Михайлович и Коля вышли затемно и залегли с подветренной стороны на приличном расстоянии, засыпав друг друга снегом, чтобы не спугнуть чутких птиц.

Представление началось, едва рассвело. Сразу два десятка журавлей прилетели, шумно хлопая крыльями, потом к ним добавились откуда-то из- за сопки еще четыре. И все вместе они образовали круг, в середину которого, как в какой-нибудь русской плясовой, поочередно выходили солисты, остальные же в этот момент выступали зрителями. Изящными, горделивыми движениями переставляя длинные ноги, они подпрыгивали и кланялись до земли, то склоняя длинные шеи, то вытягивая их вверх, пронзительно крича и хлопая роскошными крыльями. Зрелище напоминало какой-то старинный величавый танец, и Коля смотрел на кружащихся по снегу журавлей как завороженный. Насмотревшись, он вопросительно поглядел на Николая Михайловича, ожидая от него указаний. Однако тот прикрыл ствол штуцера ладонью и жестами приказал возвращаться. Лицо его все светилось. Уже отойдя достаточно, он еще раз обернулся, потом посмотрел на Колю и сказал:

— Вот, Коля, запомни момент, когда не поднялась рука охотника Пржевальского прервать сей брачный танец. До того красиво танцевали красавцы — не поднялась рука. Старею!

С тех пор новые стаи птиц начали прилетать каждый день, так что уже к 9-му марта исследователи насчитали их 22 вида. Были среди них крайне удививший Николая Михайловича аист (Коля этих птиц попросту никогда раньше не видел), белохвостый орлан, шилохвост, чирок, кряква и пустельга.

Чаще всего они наблюдали за стаями птиц со своего излюбленного места на берегу, но иногда приходилось и обходить окрестности, что было далеко не легкой задачей. Снег лежал глубокий, чуть не по пояс, а там, где ветродуй с озера снег сметал, оставалась выжженная с осени паленина с торчащими остями бурьяна, моментально рвущая в клочья самые крепкие сапоги. Или и вовсе не выжженный бурьян, пробраться сквозь который можно было только с топором в руках.

Ближе к середине марта прилетели цапли, — белая и серая, — чайки, нырцы и гуси. Все это пестрое сообщество, пока не появились проталины на болотах, держалось на узком пятачке у незамерзающего устья Сунгачи и предсталвяло собой прекрасную возможность для подсчета и рассмотрения. Николаю Михайловичу удалось уже подстрелить цаплю и аиста, а Коле посчастливилось снять выстрелом большого гуся, который после снятия шкурки весь целиком пошел на отличный суп.