Страница 55 из 64
— Большой вы подлец, Иван Федорович, — не удержался я.
Мне хотелось его задеть, разозлить, разговорить побольше. Но цели я не достиг. Никак с виду не обидевшись, Аркатов пробормотал:
— Не больше многих. И уж во всяком случае поменьше, чем любой из этих...
Он небрежно повел рукой в сторону папки.
Мы оба замолкли на время, каждый думая о своем, после чего я первым нарушил молчание, поинтересовался недоверчиво:
— А зачем отдаете распечатку вперед? Почему не просто, когда понадобится, прислать мне пленки?
Он кивнул понимающе.
— Я кому надо черкнул несколько строк. Их передадут по назначению завтра утром. Как говорится, волнуйтесь — подробности письмом. Пока они будут только знать, что материалы есть и они у меня, остальные условия я сообщу им позже. Тогда же сообщу и про вас. То, что бумаги в редакции, будет держать их... в тонусе. Дороже ценить станут. Да и вы, насколько я вас теперь знаю, спать им не дадите. Так берете папку или нет?
— Беру, — пожал я плечами. — Как говорит один мой знакомый, лучше маленькая рыбка, чем большой таракан.
— Ну вот и отлично, — Аркатов поднялся во весь свой немаленький рост, защелкнул кейс. — Прощайте. Руки вам подавать не стану, а то еще откажетесь...
Сквозь стеклянную стену кафе я наблюдал, как он выходит на улицу, открывает дверцу своего помидорного «опеля», вальяжно трогается от тротуара, а внутри у меня все тряслось и дрожало. Как это он сказал: «Пленки, разумеется, у меня...» И потом: «Я помещу эти пленки в надежное место...» Означает ли это, что пленки сейчас действительно у него? У него — то бишь с ним?!
Дальше для меня счет пошел на секунды.
Красный «опель» не успел проехать и двадцати метров, как остановился перед светофором.
Я схватил папку в охапку и сорвался с места так, что чуть не опрокинул столик.
Пока я бежал через редакционную стоянку, зажегся сначала желтый, потом зеленый. «Опель» тронулся вместе с потоком.
Когда я оказался у своей «копеечки», красный автомобиль уже почти исчез из виду.
К тому времени, как я судорожным движением открыл дверь, плюхнулся на сиденье и завел двигатель, шансов догнать Аркатова не было. По прямой. Поэтому, с ревом вылетев на улицу, я повернул в противоположную сторону. Свернул во второй двор направо. Сквозанул между домами. Выскочил на параллельную улицу. Надавил на газ. В конце опять свернул во двор, прошмыгнул переулком и только теперь снова выехал на главную дорогу.
Аркатовский «опель» двигался всего на пять или шесть машин впереди меня.
Теперь, когда гонка кончилась и отчасти улеглось возбуждение, я мог спокойно порассуждать. А на что я, собственно, рассчитываю? Ответ был однозначным: пока ни на что. Никакого конкретного плана завладения пленками у меня не было. Было только твердое убеждение, что нельзя упускать их из виду, что надо ехать вслед красному «опелю», куда бы он ни направился, преследовать его, как кобель, повинуясь древнейшему из инстинктов, преследует течную сучку. Вдруг да обломится?
Надежда забрезжила передо мной, когда Аркатов, миновав Беговую, из туннеля выехал на Ленинградский проспект в сторону Кольцевой. Если бы он собирался домой, то повернул в противоположном направлении. А так... Конечно, есть множество других не просчитанных мною пока возможностей, но по Ленинградскому проспекту идет дорога в международный аэропорт Шереметьево. Логически рассуждая, раз уж решил где-то скрываться от всемогущей мафии, то не в Саратове же, не в Калуге.
У «Сокола», на развилке с Волоколамкой, красный «опель» решительно выбрал Ленинградское шоссе. Шансы Шереметьева стремительно возрастали. А мои?
Я лихорадочно продумывал варианты. Кого задействовать? Таможню? Погранцов? И как? Как сделать так, чтобы пленки не просто не ушли за границу, а достались именно мне? Я, конечно, понимал всю их колоссальную значимость для правоохранительных органов и на худой конец был согласен и на такой вариант. Но, во-первых, надо, чтобы с таможни они попали именно туда, а не оказались проданы совсем другим людям — я трезво смотрел как на нашу таможенную службу, так и на материальные возможности заинтересованных в пленках лиц. А во-вторых...
Хотел я сам себе признаться в том или не хотел, но в данный момент почти все прочие аргументы мне застила одна-единственная свербящая мозг мысль: в каких-нибудь двадцати метрах от меня — рукой подать! — находится самая потрясающая сенсация из всех, какие могут выпасть журналисту за целую жизнь. Упустить ее — значит каяться и клясть себя до скончания века.
Между «Войковской» и «Водным стадионом» опять что-то копали. В душном бензиновом чаду раскаленные машины еле-еле ползли в полтора ряда, пробираясь меж дорожных ограждений. Если в этой обстановке у кого-нибудь от жары закипит аккумулятор, мы все встанем здесь намертво. Хорошо, коли вместе с «опелем». А ну как он уедет вперед, а я останусь?
Дергаясь в пробке, точно сломанная игрушка, я с завистью наблюдал, как похожий на огромную кобру черный «харлей-дэвидсон» на двух колесах легко лавирует среди почти неподвижных машин. Седоки, оба, несмотря на безжалостно пекущее солнце, в черной коже и в черных мотоциклетных очках и шлемах, казалось, в своем высокомерии даже не глядели по сторонам. Не знаю, как насчет аккумулятора, но в какое-то мгновение мне показалось, что у меня вот-вот закипят мозги. Нечеловеческим усилием воли мне удалось подавить в себе желание бросить руль, выскочить наружу, легко лавируя среди замерших машин, добежать до стоящего впереди «опеля», хорошенько дать Аркатову по голове, схватить «дипломат» и сделать ноги...
Меня спасло от безумия то, что пробка тронулась. Чтобы на будущее избежать опасности потерять своего ведомого в очередном заторе, я решил притереться к нему поближе. Когда поток снова остановился перед следующим светофором, я оказался сзади всего на два корпуса. И поэтому вся последующая картина была у меня, что называется, как на ладони...
«Опель» стоял перед стоп-линией первым. В левом от него ряду горячил двигатель наездник «харлея». Мне было видно все до мельчайших деталей. Левая рука Аркатова, стряхивающая пепел с сигареты на мостовую. Сидящий сзади пассажир мотоцикла с какой-то похожей на пивную жестянкой в правой руке. Зажегся желтый сигнал светофора, оставались доли секунды до зеленого, когда черный мотоциклист, слегка склонившись вбок, швырнул жестянку в открытое окно «опеля».
Все дальнейшее случилось одномоментно. «Харлей-дэвидсон» сорвался с места так, что встал на заднее колесо, а в салоне «опеля» расцвел огненный шар, мгновенно охватив пламенем всю машину. Мне почудилось, что я вижу в огне выгнувшуюся в последней судороге человеческую фигуру, но, может статься, то была лишь игра насмерть перепуганного воображения. Кругом кричали люди, бешено гудели клаксоны, ревели разбегающиеся в ужасе автомобили, один лишь я сидел за рулем в оцепенении, умом понимая, что, пока не рванул бак, надо давать деру, но не в силах тронуться с места. Сидел и глядел на столб огня и черного дыма, который еще минуту назад был моей мечтой о сказочном материале.
Сенсация кончилась. Даже не начавшись.
Злость — плохой советчик. Ярость — еще хуже. Но поскольку сразу после гибели Аркатова никаких других чувств я не испытывал, приходилось руководствоваться этими. С места происшествия я уехал, не дожидаясь ни пожарных, ни милиции: писаться в свидетели у меня не было ни малейшего желания. Добравшись до ближайшей телефонной будки, я позвонил в контору, и через полминуты меня соединили с Гаркушей.
— Как у тебя с материалом про пожар в казино? — спросил я.
— Заслали в набор, — ответил он. — Только вот заголовочек не дается...
— Возьми ручку, — сказал я ему, — пиши: «Пэ Эс. Перед самым подписанием номера в печать из источников, близких к криминальному миру, редакции стали известны новые подробности происшедшего. Похоже, смерть бандитского лидера Льва Звездкина, больше известного в преступных кругах под кличкой Барин, напрямую связана с волной заказных убийств, прокатившихся в последнее время по городу...»