Тайный советник вождя

Своеобразный, интересный он был человек. Во внешности, в одежде, в манере держаться было что-то общее со Сталиным, хотя, конечно, Андрей Александрович не подражал специально Иосифу Виссарионовичу. Само выходило. Всегда выглядел спокойным, хотя внутри постоянно напряжен и быстр умом это видели те, кто хорошо знали его. Усы подковкой. Китель стального цвета, но менее «военный», нежели у Иосифа Виссарионовича: с отложным воротничком, с накладными нагрудными карманами. Отличие: у Сталина на карманах пуговицы, у Жданова — нет. Из дворян. Член партии с 1915 года, из числа последних революционеров-романтиков. Это не помешало ему быстро овладеть навыками практической работы.

Не берусь судить, какое систематическое образование он получил, но эрудицией своей выделялся: знанием литературы, музыки, живописи — вообще культуры в разных ее проявлениях. Был на короткой ноге с деятелями науки и искусства, с нашей военной интеллигенцией, особенно с морскими офицерами и адмиралами: флотские командиры еще с довоенных времен получали у нас, как правило, образование настоящее — высшее, уже этим отличаясь от комсостава других родов войск. Жданов от Политбюро курировал флот и был при этом, как говорится, на своем месте.

Мать Жданова окончила в свое время Московскую консерваторию, отец же по достоинству оценивал ее способности, хотя сам имел несколько другие наклонности: будучи строгим инспектором гимназий, он очень увлекался цветоводством, тонко воспринимал живую красоту. Неплохо музицировали и две сестры Андрея Александровича, о которых, кстати, ходили своеобразные легенды. Во время Первой мировой войны они — патриотки — добровольно вступили в армию, овладев чрезвычайно редкой и необыкновенно-романтичной тогда специальностью шофера: кожаное одеяние, шлемы и очки-"консервы". Белорукие дворянки управляли грузовыми автомобилями. И потом, при советской власти, не изменили этой профессии, трудясь на наших нелегких дорогах и, как прежде самозабвенные интеллигенты-народники, совмещая свою официальную работу с просветительством, с распространением грамоты и знаний, приобщали простых людей к высокому искусству. И настолько заработались на этом благородном поприще, что не успели, как я слышал, обзавестись собственными семьями.

Имея большие организаторские способности и соответствующий практический опыт, Андреи Александрович тяготел все же к идеологии, к воспитательству, к поучительству. Это ведь Жданов сразу после войны предложил Иосифу Виссарионовичу как можно выше поднять значение Владимира Ильича Ленина, воспеть, до предела возвеличить его образ, превратить в общемирового кумира, в гения, в идеальный пример для обожания и подражания. Простому человеку надо верить во что-то возвышенное, величественное, всемогущее, а бог среди нас (имелся в виду Сталин) — это все же существо земное, доступное пониманию, не икона для всеобщей молитвы. Ленин безусловный кумир, а Сталин его ученик, его преемник, продолжатель и осуществитель намеченных гением планов. А те яркие лучи славы, которые будут направлены на Владимира Ильича, станут прежде всего освещать самого Иосифа Виссарионовича. Примерно так. Во всяком случае, идея пришлась Сталину по душе и была осуществлена. Воспевание Владимира Ильича, и без того всегда активное, резко возросло.

Нравилась мне в Жданове его открытость в партийной работе, в службе, в быту. Требовал честности. Признал человек свою вину, осознал ошибку, раскаялся — можно простить. Скрывает, изворачивается, жульничает — никакой пощады. Партия укрепляется тем, что очищается от дряни. Стремился распознать, кто примазался, присосался к великой идее ради личной выгоды, и в три шеи гнал таковых из партии. Да ведь не сразу и различишь сладкоголосых шкурников. Но старался. За все это, за работу до самозабвения, Сталин очень уважал Андрея Александровича, видя в нем надежного, непреклонного коммуниста, своего преемника по руководству партией и страной, к тому же родственника по браку дочери своей, Светланы, и сына Андрея Александровича — Юрия. И личное расположение имело место. Они очень сблизились к концу войны, стали искренними большими друзьями.

Критерии духовной близости, взаимопроникающего понимания могут быть разными: иногда с резко-отчетливыми, иногда, наоборот, с размытыми, почти незаметными гранями. Есть вот у Чайковского Симфония № 6. Накал чувств в ней высок до жути, до едва переносимой трагичности. Откровенность, интимность симфонии такова, что, по моему мнению, невозможно слушать ее в концертном зале, среди разно воспринимающих лиц. Всю глубину Шестой можно ощутить только внимая ей в одиночестве или с теми, кто испытывает такое же состояние, что и ты, — в унисон. Как Сталин и Жданов. А еще им не мешало присутствие Андрея Андреевича Андреева, из большой фонотеки которого, если не ошибаюсь, брали эту симфонию.

Неплохо разбираясь в музыке, Жданов первым заметил после войны очередной отход от большого искусства нашего крупного композитора Дмитрия Дмитриевича Шостаковича. Мастер к тому же постоянно в творческом поиске. Пик его достижений пришелся на военное лихолетье. В блокированном Ленинграде сочинил свою знаменитую Седьмую симфонию, которая была исполнена в северной столице 9 августа 1942 года, а затем стремительно разнеслась по всему миру, получив огромный общественный резонанс. Достаточно сказать: только до конца того же года и только в зарубежных странах симфония исполнялась более 60 раз! Но как и вообще многих талантливых людей, Шостаковича порой «заносило», поиски новизны ради новизны уводили на путь формализма, упрощенчества и, еще хуже, низкого натурализма. Для самого мастера это особого значения не имело: оступился — поправился. Но такие его провалы как бы открывали дорогу бездарным сочинителям, эстрадным барабанным кривлякам, ссылавшимся на Шостаковича: ну и что? сам маэстро так сочиняет. Снижался высокий уровень общенародной культуры, за которую боролась наша партия и, естественно, Сталин и Жданов.

С большого художника и спрос большой, Шостакович подвергся соответствующей «проработке», причем критиковал его с высокой трибуны непосредственно Жданов. И не только словесно: сам тут же садился за пианино и проигрывал те места сочинений, которые представлялись ему особенно неудачными. Это действовало. Конечно, неприятно было композитору, что при всей известности его, Шостаковича, "гладят против шерсти", но он, умный человек, справившись с самолюбием, выводы для себя сделал верные. На пользу пошло.

7

Андрей Александрович Жданов, как всегда, добросовестно и инициативно выполнил пожелание Иосифа Виссарионовича не принимать близко к сердцу выпады пасквилянтов и клеветников, но присмотреться и разобраться: кто они, кто их пригревает, а главное — как их осадить. Андрей Александрович, прочными узами связанный с Ленинградом и «болевший» за этот город, основное внимание уделил культурной жизни северной столицы. Результатом его пристального и продолжительного внимания явилось широкоизвестное постановление Центрального комитета партии о журналах «Звезда» и «Ленинград» — в 1946 году. Досталось многим деятелям искусства и литературы. Главным образом прозаику Зощенко и поэтессе Ахматовой. Я названные журналы прочитал, особенно произведения критикуемых авторов. Действительно, этакие гнездования внутренней эмиграции. На мой взгляд, Зощенко получил порцию критики вполне заслуженно. Какой рассказ ни возьми, везде зловредные хохмы, везде русские люди выглядят дураками, обывателями, подонками. Как в статейках Льва Троцкого, но на другой, на литературный манер. Массированно охаял наш мужественный многострадальный народ народ-победитель. Недаром же похваливали да поддерживали Зощенко хозяева западной антисоветской пропаганды. Нужны им были такие, как он, внутренние эмигранты в стане Великой России — чем больше, тем лучше. А вот в стихах Анны Ахматовой я ничего предосудительного не обнаружил. Обычные сочинения: до уровня Маяковского им далеко, но они тоньше, умнее, красивее, чем, например, чириканье Мандельштама и подобных ему самовлюбленных творцов. Стихи Ахматовой — отзвук недозрелой суетности различных футуристов, акмеистов, символистов начала века, из среды которых она, собственно, и вышла. Тоскливая какая-то, унылая поэзия с дурманом винных паров. Но ведь у каждого свое представление о том, как жить и зачем жить. По-другому, знать, она писать не могла, так хоть не насиловала себя. Пела своим голосом, от души. А это волнует читателя.