Тайный советник вождя

Конфискованное имущество, продовольствие, ценности были использованы для нужд армии и местного населения. Люди были довольны. Москва одобрила полезную инициативу. А неутомимый Черненко выискивал, придумывал все новое и новое. В крае создавались, формировались банно-прачечные поезда, отправлявшиеся на фронт. В каждом — десяток вагонов с нехитрым оборудованием (тазы да лоханки, утюги да скалки), склад на колесах, общежитие на колесах для обслуживающего персонала. Но Черненко и тут проявил смекалку, включив в каждый башю-прачечный поезд по пассажирскому вагону, полностью подготовленному для ведения агитационно-пропагандистской работы. Плакаты и листовки, музыкальные инструменты, библиотека и даже киноаппаратура. По этому поводу из Главного политического управления поступил документ, суть которого сводилась к разъяснению разницы между чистотой тела и духа. Заведению агитационно-пропагандистскому совсем не обязательно соседствовать с баней и вошебойкой.

Это не шутка, это истинная правда. Опять Константин Устинович своими чрезмерными стараниями создал основу для анекдота. Но кто знает, что лучше: переборщить или сидеть сложа руки. Как у всякого деятельного человека, у Черненко, имевшего больше энтузиазма, чем опыта, были и успехи, и заметные срывы. Вот и стал он козлом отпущения при проверке работы крайкома столичными партревизорами.

— Где он сейчас? Чем занимается? — спросил Иосиф Виссарионович, не без интереса выслушав мой длинный монолог.

— Ждет назначения с понижением. Вероятно, на фронт.

— На фронте кадры нужны. Но еще нужнее они для будущего. Судя по всему, товарищ Черненко не глуп, имеет организаторские способности, неторопливо рассуждал Сталин. — Как я понимаю, товарищ Черненко — человек, преданный нашему делу, нашей партии. Но ему не хватает знаний, надо с ним поработать, надо его поучить. Как вы считаете, Николай Алексеевич?

— Образованности у него, действительно, маловато. Идеологией ведь занимается.

— Это поправимо, — решил Иосиф Виссарионович.

Через несколько дней Черненко был вызван в Москву и стал слушателем Высшей партийной школы.

7

В книге, присланной Константином Устиновичем Черненко, внимание Сталина привлекло его собственное письмо, датированное 1930 годом и в печати ранее не появлявшееся. Ничего вроде бы особенного, письмо частного характера, но как раз поэтому, на мой взгляд, и представляющее интерес. Дело в том, что к Иосифу Виссарионовичу, собравшись с духом, обратился некто Михаил Мерзляков. Жаловался, что местные власти притесняют его как бывшего стражника и просил подтвердить, что он хорошо, даже дружески, относился к ссыльным.

Иосиф Виссарионович нашел время ответить собственноручно.

"Емельяново, Красноярского края и округа.

Копия: Михаилу Мерзлякову.

Мерзлякова припоминаю по месту своей ссылки в селе Курейка (Турух. край), где он был в 1914–1916 годах стражником. У него было тогда одно-единственное задание от пристава — наблюдать за мной (других ссыльных не было тогда в Курейке). Понятно поэтому, что в "дружеских отношениях" с Мих. Мерзляковым я не мог быть. Тем не менее я должен засвидетельствовать, что если мои отношения с ним не были «дружескими», то они не были и враждебными, какими обычно бывали отношения между ссыльными и стражниками. Объясняется это, мне кажется, тем, что Мих. Мерзляков относился к заданию пристава формально, без обычного полицейского рвения, не шпионил за мной, не травил, не придирался, сквозь пальцы смотрел на мои частые отлучки и нередко поругивал пристава за его надоедливые «указания» и «предписания». Все это я считаю своим долгом засвидетельствовать перед вами.

Так обстояло дело в 1914–1916 годах, когда М. Мерзляков, будучи стражником, выгодно отличался от других полицейских.

Чем стал потом М. Мерзляков, как он вел себя в период Колчака и прихода советской власти, каков он теперь, — я, конечно, не знаю.

С коммунистическим приветом И. СТАЛИН

Москва, 27/II-1930 г."

Прочитав это письмо, я подумал: ни один знакомый мне политик, ни один государственный деятель высокого ранга не стал бы восстанавливать истину, заботиться о своем бывшем тюремщике. Отмахнулся бы от жалобы стражника, как от назойливой мухи. Или еще хуже: обругал бы, охаял. А Иосиф Виссарионович вник, вспомнил, бумагу послал местным властям. И не для показухи, не для демонстрирования своей справедливости, а только истины ради.

Самого же Сталина после ознакомления с книгой заинтересовало другое: как сложилась судьба Мерзлякова. Жив ли, чем занимается? Не ошибся ли в оценке его… Попросил меня выяснить приватно, не привлекая внимания. Я сделал это и был рад, что давнее письмо пошло на пользу Мерзлякову и его семье. После свидетельства Сталина к бывшему стражнику больше не придирались. Его приняли в колхоз, работал он на сушилке, и так хорошо, что в 1939 году был послан на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку и занесен в книгу почета. А главное, пожалуй, вот что: четыре сына Михаила Мерзлякова геройски сражались на фронте, защищали подступы к Волге, громили гитлеровцев у стен Сталинграда.

Придумай такую историю — не всякий поверит. Но так было.

8

От забот семейных и личных вернемся к делам военным, а точнее к военно-политическим. Идея очистить Северный Кавказ от нежелательных, от враждебных элементов возникла у нас после завершения Сталинградской битвы. Дело не в том, что ингуши, балкарцы, калмыки или кто-то еще дарили "от имени народа" белых жеребцов «освободителю» Гитлеру. В каждой нации найдется и конъюнктурный коневод, и жеребец белой масти. Дело в том, что в некоторых местах Северного Кавказа фашистов встречали с распростертыми объятиями и, хуже того, помогали им, сражались вместе с ними. По советским войскам наносились предательские удары с тыла, увеличивая наши потери. Причем действовали не только мелкие отрады, но и крупные формирования. Материалов об этом достаточно накопилось в наших особых органах, в Главном разведывательном управлении. Со всем этим предстояло разобраться, выяснить причины, принять строгие меры, чтобы обезопасить от бандитов нашу армию, коммуникации, мирных жителей. Ядовитую траву надобно выдирать с корнем: так всегда поступал Иосиф Виссарионович. И уж тем более — в военное время. Наболевший вопрос должен был обсуждаться членами Политбюро. По соответствующим линиям готовилась необходимая документация. Я не сомневался, что Иосиф Виссарионович и меня привлечет к этой неприятной работе. Почему меня? Сталин, конечно, помнил мои соображения о том, как поступить с немцами Поволжья. Знал о моем разговоре с Мехлисом по поводу нейтрализации крымских татар, содействовавших гитлеровцам. Не сбрасывал со счетов, что я недавно, осенью, вместе с группой Берии побывал на Северном Кавказе, своими глазами видел, что там творилось. Понимал Сталин, что моя точка зрения будет отличаться от точки зрения Лаврентия Павловича, если не в принципе, то хотя бы по деталям. А Иосиф Виссарионович, как всегда, для обоснованного решения хотел знать все аспекты проблемы, взвесить разные предложения.

Короче говоря, Иосиф Виссарионович поручил мне составить объективную памятную записку для него лично, и, возможно, для членов Политбюро. По Чечено-Ингушетии. Другими народностями занимались другие товарищи. Калмыкией, к примеру, генерал-полковник Ока Иванович Городовиков, хорошо знакомый Сталину еще по гражданской войне (командовал дивизией в Первой конной армии, а затем некоторое время возглавлял Вторую конную армию). Ока Иванович сам калмык, и находился как раз поблизости от родных мест. Генерал-инспектор кавалерии и командующий кавалерией Красной Армии, он был направлен Ставкой под Сталинград контролировать использование кавалерийских соединений. И обстановку в Калмыкии его группа должна была изучить. Я же дал согласие заняться Чечней не только потому, что недавно побывал там: еще обучаясь в Академий Генерального штаба, особо интересовался войнами, которые Россия вела на Кавказе, знал кое-что из истории этих войн.