Страница 337 из 573
Повздыхали, пофилософствовали мы с Борисом Михайловичем о странностях бытия. Давно уж истлело в земле тело Станислава Прокофьева, даже могила затеряна, не осталось ничего материального, а нечто эфемерное, мысли его, соображения его, плоды работы мозга прошли сквозь время, живут, приносят пользу. И сейчас, во Второй мировой войне, штабс-капитан Прокофьев продолжал вместе с нами сражаться с германцами. В ушах, у меня, как наяву, звучал его звонкий веселый голос с часто повторявшейся присказкой: "Эх, Руза-Вазуза!"
10
На вспомогательном пункте управления штаба Западного фронта нас встретил Василий Данилович Соколовский. Человек спокойный, рассудительный, он не мог на этот раз скрыть своей озабоченности. Двое суток в районе намеченного прорыва шли проливные дожди. Броды на реке Держа затоплены, болота разбухли, почва размокла, на проселках застряли сотни автомашин с боеприпасами. Пехота и артиллерия заняли исходное положение, а вот подвижные группы, танки и конница, выдвинуться на свои рубежи не успели. Им требуются еще сутки. К тому же наступление, начатое накануне правым соседом, успеха не принесло, развивается вяло и грозит заглохнуть. Понимая всю сложность положения, Соколовский своею властью перенес начало операции на 4 августа, полностью сохранив при этом плановую таблицу боя для всех родов войск, в том числе для авиации. О своем решении сообщил Жукову и Василевскому, но ответа пока нет.
— Вы правильно поступили, голубчик, — одобрил Борис Михайлович. — Вот мы теперь ехали и сами видели, каковы дороги. В таких условиях поспешишь людей насмешишь. Можете ссылаться на это мое мнение. И отдохните-ка вы, голубчик, поспите, а мы с Николаем Алексеевичем подежурим возле ВЧ.
Соколовский еще не успел выйти из комнаты, как раздался звонок. Я был ближе к телефону и взял трубку:
— Здесь Лукашов. Слушаю.
— Военный врач Лукашов, вы уже доехали? — в голосе Сталина ирония и недовольство. — Как ваше самочувствие, товарищ военный врач, не намокли, не простудились?
— Спасибо, все в порядке.
— Как дела у товарища Соколовского?
— Все готово, плюс сутки из-за дождя.
— А ваш приятель, военный юрист, рядом с вами?
— Да.
— Спросите, пожалуйста, у товарища военного юриста, знатока законов, какие меры принимаются к лицам, в военное время покинувшим свой гарнизон, не поставив в известность непосредственного начальника?
— Какие меры? — не сразу нашелся я. — Зависит от того, в какую сторону направились, на фронт или подальше в тыл.
— Шалуны! — с резким акцентом произнес Иосиф Виссарионович. — Два больших шалуна… Ужо вам! — и положил трубку.
— Верховный? — угадал Борис Михайлович. — Что он?
— Ворчит… Ворчит и завидует. Он-то лишен возможности самовольной отлучки, начальства над ним нет.
— Достанется нам, — улыбнулся Шапошников. — Домашним арестом не грозил?.. Зато от Соколовского, как понимаю, мы гнев отвели. Работайте спокойно, Василий Данилович. Но сначала все-таки отдохните. А мы над картами покумекаем и погоду получше закажем.
Действительно, насчет погоды мы хоть и не очень, но преуспели. Дождь помаленьку сошел на нет. И вот наступило памятное для нас утро, наступил, выражаясь военным языком, артиллерийский рассвет. Мы с Шапошниковым встали рано, к шести часам успели привести себя в порядок, позавтракать. Вышли, поеживаясь, из дома, поднялись на небольшую возвышенность, на наблюдательный пункт. Небо затянуто было как будто серым брезентом, потемневшим кое-где от влаги. На траве, на листьях тускло блестели капли. Горьковато-остро, освежающе пахло мокрой березой. Медленно, длинными волнами полз туман, открывая поля и луга, накапливаясь, густея в лесных чащобах: лишь макушки высоких деревьев плыли над белым пологом. И тишина полнейшая, первозданная, от которой закладывало уши и которую, казалось, ничем невозможно было нарушить, она поглотила бы все звуки… Но нет, не поглотила. Кончилась она разом и на много дней.
В 6 часов 15 минут начался наш долгожданный праздник! Абсолютно неожиданно для врага потрясающий гром расколол окрестности, содрогнулась земля, всколыхнулась вода в озерах и реках. Тысяча орудий беглым огнем ударила по восьмикилометровому вражескому рубежу, разрушая траншеи и блиндажи, разбивая технику и проволочные заграждения.
Точно по нотам, словно повинуясь палочке невидимого дирижера, играл могучий артиллерийский оркестр. Десять минут снаряды и мины кромсали передний край неприятеля. Затем огневой вал обрушился на позиции вражеской артиллерии, на его резервы и командные пункты. Это была прелюдия, после которой пушкари приступили к методичному подавлению заранее разведанных и вновь проявившихся целей.
Ровно в семь — антракт. Артиллерия перенесла огонь в глубину вражеской обороны, да и темп огня снизился, били только крупные калибры. Батарейцы получили возможность малость передохнуть, сбросить мокрые от пота гимнастерки. Появились наши самолеты, поставили дымовые завесы: в низких местах клубы дыма смешивались с туманом. Противник, естественно, решил, что сейчас начнется штурм, вывел свои уцелевшие подразделения из укрытий в траншеи. И по этим подразделениям вновь шквальным огнем полоснула вся тысяча артиллерийских стволов. Нахлынули эскадрильи наших бомбардировщиков, громя не только передний край, но и штабы, узлы связи, уцелевшие еще вражеские батареи. Последние десять минут этого великолепного концерта вся наша артиллерия работала на полную мощность, и как заключительные аккорды прозвучали залпы шестнадцати дивизионов «катюш», добивая на позициях врага все, что еще можно было добить. В 7 часов 45 минут "под гром артиллерийского огня, под звуки артиллерийской музыки", о чем мечтал Сталин, о чем писал он в своей январской директиве, пошли вперед штурмовые батальоны, двинулись передовые части стрелковых дивизий, поддерживавшие их танки. По штурмовым мостикам, на лодках, на плотах, вплавь и вброд, стремительно форсировали они Держу и ворвались во вражеские траншеи. Преодолели первую оборонительную позицию, затем вторую, открыв путь для подвижных групп. Немецкая оборона рухнула на всем участке прорыва, а потери наши при этом были самые минимальные. Потери начались потом, через несколько дней, когда фашисты, опамятовавшись, начали бросать навстречу нашим войскам одну дивизию за другой.
Погорело-Городищенская операция продолжалась двадцать дней. Представление о ней дают некоторые цифры. Войска 20-й армии продвинулись на запад на 45 километров. О количестве погибших с той и другой стороны, о разбитой технике судить не берусь, утраты, конечно, были большие, исчислялись десятками тысяч, но не напрасно гибли люди, как в некоторых других местах. Скажу о трофеях, они были подсчитаны точно. Мы захватили 203 вражеских танка, в том числе 62 исправных, 380 артиллерийских орудий и почти столько же минометов. И полторы тысячи автомашин. Таковы масштабы.
Однако не трофеи были главным достижением этой операции. И даже не то, что немцы, в период решающих боев на юге, не взяли из группы армий «Центр» ни одной дивизии, ни одной эскадрильи, а наоборот, вынуждены были направить сюда часть стратегических резервов. Важно, что германский Генеральный штаб, опасаясь за центральное, московское направление, прозевал, не заметил потом сосредоточения больших масс наших войск для контрнаступления под Сталинградом. С учетом ведь навыков погорело-городищенских событий создавали и маскировали мы возле Сталинграда свой ударный кулак. Но самым важным, самым главным результатом был многогранный опыт проведения крупных наступательных операций, полученный и осмысленный нами. Как в новых условиях прорывать оборону противника? Как вводить в прорыв подвижные танковые и конно-механизированные группы?
Как управлять войсками, когда дивизии и полки ведут боевые действия с отходящим, маневрирующим, контратакующим неприятелем? И многое другое, что мы применяли и развивали потом в ходе войны.
Вспоминается разговор с Леонидом Михайловичем Сандаловым в сорок пятом году, когда он был начальником штаба 4-го Украинского фронта. Беседовали о подробностях одной очень удачной операции: таких тогда было много, но эта особенно выделялась. Перефразировав крылатое изречение знаменитого писателя о том, что все современные ему литераторы "вышли из гоголевской «Шинели», Сандалов сказал так: "Все мы, штабные генералы и офицеры, вышли из Погорелого Городища". Очень, на мой взгляд, образная, многослойно-образная формулировка.