Тайный советник вождя

Вот какую характеристику этому обширному региону дает известный немецкий генерал Гюнтер Блюментритт, воевавший в Полесье дважды, в 1915 и в 1941 годах:

"Сама область отнюдь не представляет единого целого. Леса, растущие нередко на мокром грунте, как правило, превратились в дикие, непросматриваемые заросли, но местами прерываются довольно значительными свободными участками. Населенные пункты, за исключением небольшого числа местечек, представляют собой примитивные деревни. Особенно неприятны для действий войск многочисленные мелкие реки и ручьи, впадающие в Припять. Они являются фронтальным препятствием для всякого противника, который пожелал бы прорваться через болота с запада на восток или с востока на запад. Годных для передвижения дорог совсем мало. Легкие деревянные мосты построены в давние времена и выдерживают лишь местные телеги…

Хотели того или не хотели гитлеровские стратеги, но Припятская проблема дала себя знать и в самом начале Отечественной войны. Опять у немцев не получилось единого, монолитного фронта, два наступающих потока были разобщены, между группами армий «Центр» и «Юг» образовался разрыв, где довольно прочно держались советские силы, основу которых составляла 5-я армия генерал-майора М. П. Потапова, умело извлекавшего выгоды из своеобразного положения своих войск. Они постоянно давили на правое крыло немецкой группы армий «Центр» и на левое крыло группы армий «Юг», создавая фланговую угрозу для тех и других, притормаживая их движение. А силы Потапова постоянно пополнялись за счет остатков других советских соединений, разбитых в боях и искавших укрытия в припятских лесах и болотах. Там же зарождалось и партизанское движение.

С июня в Полесье действовала 1-я (и единственная в немецких вооруженных силах) кавалерийская дивизия, входившая тогда в состав танковой группы Гудериана. Гитлеровцы считали, что болотистые леса для конницы не преграда: во всяком случае, русская кавалерия активно действовала там в годы гражданской войны. Ан обманулись стратеги. Немецкая конница, привычная к хорошим дорогам, завязла, застряла со своей тяжелой техникой на мокрых проселках среди редких населенных пунктов. Фашисты вынуждены были подкрепить свою конницу целым пехотным корпусом, если не ошибаюсь, 35-м армейским корпусом, и уж он стал медленно выдавливать, теснить наши части на восток. В Полесье немцы значительно отстали от своих войск, продвинувшихся правее и левее болотистой местности.

Вот она, беспристрастная карта, много говорящая глазу военного человека. Севернее Полесья немцы, захватив Смоленск, далеко вырвались вперед, взяв Ельню и образовав выгодный для них ельнинский выступ, нацеленный на Москву. Южнее Полесья гитлеровцы пробились на подступы к Киеву. Между этими двумя клиньями зияло пространство, контролировавшееся нашими войсками. Этакий опасный мешок. От Киева до Гомеля, на протяжении 250 километров, почти не было вражеских войск, мы располагали там свободой маневра, но не имели достаточно сил и средств, могли вести только оборонительные действия. Этот разрыв мог сулить нам в будущем определенные выгоды, но теперь доставлял большое беспокойство. Ударят немцы с севера и с юга, возьмут в гигантские клещи наши дивизии, и у нас не окажется войск, способных прикрыть брянское направление, дорогу от Брянска к Москве. Такой вот головоломкой обернулась пресловутая Припятская проблема.

— Что вы предлагаете? — обратился Сталин к Шапошникову и Василевскому.

Как заведено в таких случаях, первым ответил младший по званию:

— Постепенно выводить войска из угрожаемого района за Днепр, за Сож для создания прочной обороны и чтобы лишить немцев соблазна отсечь весь выступ. — Так сформулировал свое мнение Василевский.

— И активизировать наши действия в районе Ельни, — дополнил Шапошников, — связать там боями подвижные силы противника, танковую группу Гудериана.

— Согласен с вами. — Чубук сталинской трубки, будто указка, «ходил» над картой. — Выводить войска будем, но в том случае, когда угроза окажется реальной. Ельнинским выступом занимается товарищ Жуков. Там немцы слишком близко подошли к Москве… Слишком, — повторил Иосиф Виссарионович. Надеюсь, товарищ Жуков отбросит их… Но то, что вы предлагаете, это еще не решение вопроса… Не полное решение, — смягчил он. — Брянское направление остается недостаточно прикрытым как со стороны Ельни, так и с запада и с юга. Даже когда мы оттянем туда из-за Днепра наши войска. Их будет мало. Мы уже говорили прежде о создании нового, Брянского фронта, помните, Борис Михайлович?

— Да, предварительный разговор был, разработка ведется.

— Считаю — пришло время. Брянский фронт не только обезопасит важное направление, но и послужит барьером между немецкими группировками «Центр» и «Юг», между силами противника в районе Смоленска и в районе Киева. До сих пор таким барьером была наша пятая армия, но теперь, когда мы оставляем Полесье… — Сталин не закончил фразу, но все было ясно.

Борис Михайлович, подавив вздох, вынул из портсигара папиросу, закурил. И, поскольку Сталин молчал, поднялся: не пора ли уходить.

— Какие войска мы можем сейчас включить в Брянский фронт? — спросил Иосиф Виссарионович.

— На первом этапе пятидесятую и тринадцатую армии. Затем часть войск Центрального фронта, — ответил Шапошников. — К двадцати четырем часам могу доложить подробности.

— Хорошо. Вместе с Николаем Алексеевичем подумайте о кандидатуре командующего фронтом. — Сталин коротко взмахнул правой рукой: ставший привычным отпускающе-благословляющий жест.

20

Я не принадлежу к числу людей, которые считают начальный период войны катастрофическим для нас. Думаю, это облегченная формулировка однопланово мыслящих или не искушенных в военных делах сограждан. Начало действительно было неудачным. Даже очень неудачным, но не более того. Катастрофа — это разгром, а до разгрома было далеко. Да, мы понесли весьма ощутимые потери как в личном составе, так и материальные. И моральные. Да, мы утратили значительную часть территории, пропустив неприятеля в глубинные, жизненно важные районы страны. Успех гитлеровцев был очевидным. Но что стояло за этим успехом?

Потери были не только у нас, их несли и немцы, причем такие потери, каких у фашистов еще не было. Потом, после войны, мы узнали, какой кровью платили гитлеровцы за свои победы, а тогда, летом сорок первого, я буквально всем существом своим ощущал, как слабеет, истощается напор вражеских войск. Цифры теперь названы неоднократно, и все же я повторю некоторые из них. За два месяца войны на просторах нашей страны легли костьми 400 тысяч немецких солдат и офицеров. А ведь это — кадровые войска, покорители всей Европы, цвет вермахта. Количество потерянных самолетов приближалось к двум тысячам. Но особенно большие утраты понесли танковые группы противника. Они потеряли от пятидесяти до шестидесяти процентов боевой техники. В основном в сражениях с советскими танковыми частями. Ударная сила сократилась более чем наполовину.

4 августа на совещании в штабе группы армий «Центр» а городе Борисове Адольф Гитлер, узнав о таких потерях, не удержался от горького восклицания: "Если бы я знал, что у русских действительно имеется столько танков, я бы не начал эту войну!" Поздно спохватился! Пожар уже полыхал, Россия уже качнулась, сдвинулась, а это страшно для любого врага. Великую страну, великий народ трудно всколыхнуть, но уж если весь этот необозримый и бездонный океан всколыхнется…

Короче говоря, даже само немецкое руководство начало понимать: потери велики, но результатам не соответствовали. Ни на одном из трех направлении немцы решающего успеха не достигли, все более втягиваясь в затяжные бои. Блицкриг не удался, "молниеносной воины" не получилось. Более того, устанавливалось примерное равновесие сил, что было очень страшно для фашистов. Ведь начинали действовать такие факторы, как количество населения и территория, экономический потенциал государства, в чем фашисты уступали нам. А ведь против них воевали не только мы, но и другие государства: хоть вяло, но воевали. Время работало против гитлеровцев.