Страница 52 из 198
– Дорого яичко к христову дню! – снисходительно улыбнулся Игорь. Он был доволен собой. Шутка ли сказать: достал билеты в недавно открывшийся зал Чайковского, да не просто на концерт, а на концерт вальсов Штрауса. Утром, дождавшись Настю, они отправились на сельскохозяйственную выставку. 49-й трамвай медленно тащился по Красносельской улице, стоял на перекрестках на Каланчевке и на Мещанской. Зато, миновав мост у Ржевского вокзала, трамвай, будто наверстывая упущенное, понесся быстро, раскачиваясь и подпрыгивая.
Время было раннее, народу на выставке немного. Ни Виктор, ни Настя с Игорем не интересовались особенно сельским хозяйством, но красота и величавость павильонов, собранные в них богатства привлекали всех троих. Все здесь было необыкновенно: и огромные зерна пшеницы, и коровы с выменем чуть ли не до земли, и крупные темно-красные вишни, продававшиеся с лотков.
Настя была молчалива. Ночью она мало спала, все думала об Игоре. Для него эта встреча ничего не значила, он даже не замечал, как больно и радостно ей. А она готова была простить ему все за одно ласковое слово. Настя ругала себя за то, что в то хорошее время, когда они жили вдвоем в комнате у Ермаковых, она сдерживала порывы Игоря, боялась стать близкой ему. Ну, сберегла себя, а кому это нужно?
Ночью решила не идти с ребятами на выставку. А утром не выдержала, захотелось снова побыть с Игорем. Чувствовала Настя себя плохо. Лицо покрыл легкий налет желтизны, глаза усталые; вымученная, через силу, улыбка. Старалась держаться так, чтобы Игорь не видел ее лицо.
Окончательно испортилось у Насти настроение во время прогулки по каналу Москва – Волга. Было очень жарко, солнце накалило металл. Почти беспрерывно гремел, изматывая нервы, духовой оркестр. Теплоход подолгу стоял в шлюзах. В них было прохладней, но сильно пахло смолой. А когда шлюз заполнялся водой и теплоход поднимался, к горлу подкатывала тошнота.
Игорь тоже утомился.
Ему надоели медленное движение, духота, слепящая белизна теплохода. Раздражало молчание Насти, ее несчастный, убитый вид.
– Скуксилась, барышня, – сказал Игорь.
– Я ничего.
– Все люди как люди, а ты раскисла.
К Химкинскому речному вокзалу возвращались в темноте. Высокое, ажурное здание вокзала, освещенное множеством огней, казалось издали волшебным дворцом, поднявшимся над черной водой. Подул ветерок, легче стало дышать.
Оркестр продолжал греметь, не зная усталости.
– Вот кто честно зарабатывает свой хлеб, – засмеялся Виктор.
– К черту их! Это они пассажиров отпугивают, чтобы другой раз не ездили. И какой осел мог придумать оркестр на этой коробке? На берегу, если надоест, уйти есть куда, а здесь не скроешься. У меня, может, живот болит, я через пять минут ноги протяну, а тут фокстроты наяривают…
– Игорь, ты зол на всех.
– Кроме тебя.
– Чем обязан? – спросил Дьяконский.
– Скоро уедешь.
Настя, ссутулясь, стояла возле борта спиной к ним.
– Любуешься? – подошел Виктор. Заглянул в лицо, увидел слезы на глазах. – Ну, это ты зря, – взял он ее за локоть. – Не сердись. Игорь, он ведь такой… Никогда особой вежливостью не отличался.
– Не из-за него. Устала очень, – пыталась улыбнуться Настя. – Вот уйдете вы, и опять одна останусь.
– Я завтра отправляюсь, еще увидимся.
– Нет, – твердо сказала Настя. – Завтра я не могу.
Теплоход загудел протяжно и сердито, заглушая слова. Закачалась под ногами палуба. С правого борта быстро надвигался причал.
Высокие окна кабинета завешаны белыми шторами. В одном месте, где штора задернута неплотно, пробился косой солнечный луч. За несколько минут он так нагрел письменный прибор на столе, что горячо было притронуться. На улице жаркий день. Душно и в кабинете. Полковник Порошин давно бы расстегнул воротник гимнастерки, но неудобно при генерале. А Ватутин будто и не чувствовал духоты. Наклонив голову, постукивал по чернильнице карандашом, внимательно слушал Порошина. Генерал по-мужицки крепок, осанист. Простое русское лицо: нос картошкой, широкие, немного вывернутые ноздри, светлые волосы. От сидячей работы в Генеральном штабе он начал заметно полнеть. Появился второй подбородок, выдаются вперед толстые щеки, туго обтянутые кожей.
Ватутин еще молод, ему всего сорок – на пять лет старше Порошина. Он отлично окончил две военные академии, слыл крупным специалистом штабной работы.
У генерала маленькие, будто подпухшие глаза, умные и проницательные. Казалось, ему достаточно одного взгляда, чтобы определить, что за человек перед ним. А когда он улыбался, узкие и продолговатые глаза его почти совсем скрывались под складками век, поблескивали под изогнутыми бровями с веселой хитринкой.
Ватутин обладал довольно редким среди генералов даром: он мог подолгу терпеливо выслушивать людей, не перебивая, не навязывая своего мнения.
Порошин уже представил письменный доклад о результатах инспекции, а теперь делился личными впечатлениями. Ватутин молчал, изредка, порой невпопад, кивал головой. Прохор Севостьянович смотрел на его руки, державшие карандаш. Они были совсем не крестьянские: узкая кисть, длинные пальцы. Это были руки интеллигента, привычные к бумаге, к циркулю, но не к топору.
– Вам известно, Николай Федорович, о сообщениях перебежчиков. С одним я беседовал. Он переплыл ночью Буг, несмотря на холодную воду. Немецкий коммунист, рабочий. Утверждает, что в приграничном районе сосредоточивается 2-я танковая группа генерал-полковника Гудериана. Назвал даже некоторые соединения: 24-й танковый корпус, мотодивизия СС «Рейх» генерал-лейтенанта Гауссера, пехотный полк «Великая Германия». Нет оснований не доверять этим показаниям. А мы знаем; что танковая группа Гудериана – ударный кулак для наступления. Отсюда выводы.
Порошин вопросительно посмотрел на Ватутина. Тот кивнул.
– Я слушаю.
– Меня удивляет благодушие в приграничных войсках. Решение Высшего Военного Совета о приведении в боевую готовность войсковых частей на западе было принято еще десятого апреля. Прошло больше двух месяцев, а решение фактически не выполняется. Строительство укреплений на берегу Буга ведется медленно, готовые уже укрепления не имеют гарнизонов. Части выведены в лагеря, командиры ездят ночевать на квартиры. Что это, Николай Федорович: недопустимое благодушие? Зазнайство? Глупость?
– Не горячитесь. Эти факты известны и мне, и там, выше. Видимо, есть определенные соображения, о которых нам с вами не говорят. Нужны достаточные основания. Не забывайте – у нас с немцами хорошие отношения.
– Может случиться, что когда появятся достаточные основания, будет уже поздно.
– Думаю, Прохор Севостьянович, что черт не так уж страшен, – улыбнулся генерал. – Если немцы рискнут начать когда-нибудь войну с нами, то сделают это в конце весны, чтобы иметь запас хорошей погоды. А нынешняя весна прошла спокойно.
– Еще не поздно.
– Упущены два месяца, это большой срок. Войска Гитлера были заняты на Балканах и только начинают освобождаться.
Ватутин поднялся.
Поняв, что разговор окончен, Порошин встал, одернул гимнастерку.
– Разрешите идти, товарищ генерал?
– Да, пожалуйста.
Ватутин долго стоял у карты, задумчиво смотрел туда, где синей змейкой тянулся Буг. «Не годится… Нет, не годится», – негромко повторял он, вытирая платком повлажневший лоб. Обстановка на западной границе тревожила его не меньше, чем Порошина. Но полковнику он не мог сказать об этом. По долгу службы обязан был в разговорах с подчиненными придерживаться той точки зрения, которая существовала официально.
Первому заместителю начальника Генерального штаба генерал-лейтенанту Ватутину было известно гораздо больше, чем полковнику Порошину. Еще в январе правительство США предупредило Советский Союз о возможности нападения со стороны Германии. 19 апреля такое же предупреждение было сделано правительством Англии. И США, и Англия преследовали, конечно, свои определенные цели. Однако и советская разведка располагала сведениями о прибытии крупных контингентов фашистских войск в Польшу, Румынию и Финляндию. Участились полеты немецких самолетов над советской территорией. Почти ежедневно регистрировалось несколько нарушений воздушной границы.