Война Цветов

«Я эльф, но мыслю как смертный – так кто же я? И зачем устраивать прощальный пир, если я еще ничего не решил?» Он чувствовал чуть ли не ностальгию по счастливому невежеству прошлого. «Почему Пуговица назвал на прием, устроенный в мою честь, кучу диких гоблинов, которых я даже не знаю? И еще. Гоблинская манера выражаться, конечно, очень своеобразна, но почему Пуговица сослался на свою привилегию почетного гостя?»

Ведь если пир устроили ради Тео, почетным гостем полагается быть ему?

И тут все внезапно стало на место – и всеобщая сдержанность, и странные реплики Пуговицы. Он сказал, что история жезла – это гоблинская история. А стало быть, в ней имеются недомолвки. Он все сказал честно, а Тео не понял. «Никто не хотел платить жизнью за нарушение договора» – вот его подлинные слова. Тео думал, что он говорит о гоблинах, погибших во время восстания, но он говорил о себе самом. И эти белые одежды. Не святой в окружении учеников, а приговоренный, которому воздают почести его палачи.

Тео побежал назад со всей доступной ему быстротой, но нашел башню запертой, а верхние окна темными. Он забарабанил в дверь кулаками, но никто ему не ответил. В конце концов из другого строения вышел старый Щеколда, вытирая глаза – то ли спросонья, то ли от слез. Поняв, о чем толкует обуреваемый горем Тео, он попытался увести его обратно в палатку.

– Ничего не поделаешь. Закон есть закон. Пуговица знал об этом и поступил наилучшим образом. Он, великий герой, навсегда останется в нас.

Но Тео это не утешало, и уходить он не желал. Ему казалось, что его одурачили, хотя, если честно, он сам дурачил себя. Он чувствовал, что попрощаться ему так и не дали. Щеколде пришлось кликнуть на помощь еще полдюжины гоблинов и эльфов, включая незнакомого Тео огра, чтобы насильно доставить буяна в палатку к Поппи.

Единственным, что хоть немного смягчало боль, была мысль о том, что для Пуговицы так было легче – меньше на одно слезливое прощание, на одного собеседника, который требует невозможного.

Поппи, дитя жесткой культуры и безжалостного семейства, не пыталась подсластить пилюлю: она знала, что яд может выйти только вместе с потом. Она молча обнимала рыдающего, стонущего Тео, пока он наконец не уснул.

43

ГРАНИЦЫ МАГИИ

Как только рассвело, он отправился к Караденусу Примуле, и тот пригласил его в свою палатку – еще более скромную, чем у Тео, и в то же время казавшуюся роскошной. Цветы, очевидно, умели приспосабливаться и к простому образу жизни: у Примулы, как и у Пуговицы, даже простой ковер выглядел словно трон.

Он долго выслушивал взволнованную речь Тео и наконец остановил его, подняв тонкую руку.

– Послушай теперь меня, Тео Вильмос. Мы многим тебе обязаны, но только не этим. Будь это даже возможно, я не смог бы удовлетворить твою просьбу. У меня нет такой власти. У меня ее вообще теперь нет – по крайней мере той, что дается по праву рождения. Все еще, возможно, вернется – у нас, Цветов, есть еще кое-какие ресурсы, и я не верю, что мир перевернулся раз и навсегда, как думают многие, – но я, даже вернув себе какие-то привилегии, не стал бы пытаться что-то менять. Пуговица сам сделал свой выбор, зная заранее, что его ожидает – как в случае победы, так и в случае поражения. Таковы были его воля и его желание. Но самое главное, Тео, в том, – Примула на мгновение опустил глаза, – что уже слишком поздно. Он мертв. Минувшей ночью его соплеменники предали его смерти.

Тео долго сидел молча, тер уже распухшие от слез глаза и старался не свихнуться окончательно.

– Он сказал... что ты в трауре. Я думал, он говорит о твоей сестре.

– И о ней тоже, но ее я давно уже оплакал. Пуговица был моим братом, хотя мы происходили из разных миров и рас. Моим другом.

Лицо Караденуса оставалось бесстрастным, но Тео уже усвоил, что маска цветочного аристократа не всегда работает, как задумано.

– Он сказал как-то, что вы не могли быть друзьями. Что ты был... слишком уж другой.

Примула не удержался от смеха, в котором, однако, звучала боль.

– Это только доказывает, что наш гоблин был не таким умным, каким казался.

Тео вытер глаза рукавом. Слезы иссякли, но боль в груди осталась.

– Этот мир перестал мне нравиться. Могу я реально вернуться домой? Ваша магия... то есть наука... еще действует?

Примула поразмыслил немного.

– Не вижу причины, по которой ты не мог бы вернуться, – ведь теперь тебе нечего бояться духа, преследовавшего тебя. Любой, обладающий маломальскими навыками, может открыть тебе дверь. Больших энергетических затрат для этого не потребуется, поскольку нет необходимости скрывать факт твоего перехода, как это было при твоем прибытии к нам. Достаточно будет той энергии, которой обладает каждый из нас. Ты и сам сможешь это сделать, если немного подучишься. – Караденус свел вместе лежащие на коленях ладони. – Нам будет недоставать тебя, Тео.

– Если ты уйдешь, то больше не сможешь вернуться, пока мы не отменим эффект Клевера – а он создавался в эпоху, когда энергия была гораздо более доступной.

– Если честно, мне пока не особенно хочется возвращаться сюда. – Сказав это, Тео вспомнил о Поппи. Она непременно должна отправиться с ним, иначе все это потеряет смысл. Что толку будет от его геройства, от решений на грани жизни и смерти, от всех пережитых красот и ужасов, если он оставит здесь единственно хорошее из всего, что с ним приключилось? Он станет вторым Эйемоном Даудом и будет бесконечно жалеть о том, что он потерял, а может, и спятит на этой почве. – Я пока оставлю тебя – мне надо поговорить кое с кем.

– Мир тебе, Тео Вильмос.

– И тебе. – Тео вышел из палатки и увидел, что занимающийся день сулит всю прелесть, на какую только способна Эльфландия. Даже Город вдали казался, как прежде, чем-то чудесным и сверхъестественным, а башни-небоскребы представлялись минаретами, волшебными замками. Тео вернулся назад и спросил Примулу: – Теперь все будет лучше, чем раньше? Эта ваша новая эра?

– Надеюсь. – Караденус не сдержал улыбки. – Мы, во всяком случае, попытаемся.

– Ну да. – Тео вдруг стало неловко. – Не бери в голову.

Не успел он пройти и ста шагов, как с ним поравнялся какой-то эльф – темноволосый, гуманоидно-цветочного типа, но ничем другим не выделяющийся. Шел он, не поднимая глаз.

– Хочу попрощаться с тобой, – сказал он. – И извиниться. Я совершал ужасные вещи – есть над чем задуматься.

Тео покачал головой. Почему всем есть до него какое-то дело?

– Простите, мы с вами знакомы?

Незнакомец улыбнулся, все так же не поднимая глаз. Он горбился, как будто не желая быть узнанным, хотя его и так никто не замечал.

– А ты, оказывается, умен – твой фокус с русалкой меня просто восхитил. Не думаю, что дело только в твоей наследственности. Воспитание в мире смертных тоже кое-что значит – я начинаю думать, что мы кое в чем будем покруче эльфов. Как ты теперь себя называешь – Тео Фиалка?

– Слушай, кто ты такой? – Тео схватил незнакомца за плечи и развернул к себе.

Его лицо ни о чем ему не сказало. Эльф напрягся, точно приготовился убежать, но в уголках его губ играла хитрая улыбка.

– Не догадался еще? Кажется, я тебя перехвалил.

– Дауд? – Это казалось немыслимым, но он вдруг стал узнавать этот тихий напряженный голос, исходящий теперь из самого обычного горла. – Но ты же умер! Я это видел своими глазами!

– Тео, ты выдаешь текст из комикса про Флэша Гордона. Ты видел, как умерло мое тело. Это со мной, если помнишь, уже случалось, и я это пережил. С тех пор я годами накапливал силы, чтобы когда-нибудь перейти в менее неприятную оболочку – и они пригодились мне, все до последней капли. – Он выставил ладони вперед, как будто только что проделал необычайно сложный фокус – так оно, в общем, и было. – Со смертью тела Устранителя я перешел в одного из охранников Чемерицы. Не слишком приятный субъект, но мне все-таки немного стыдно, что я выгнал его из собственного тела. Меня, то есть охранника, взяли вместе с другими в плен на холме, после гибели Чемерицы и Ужасного Ребенка, но через несколько дней нас всех отпустили. Этот парень, которого ты видишь, официально реабилитирован, так что я чист. Быть солдатом проигравшей армии – не преступление, даже если ты служил у Нидруса Чемерицы. Теперь я, пожалуй, начну все сначала где-нибудь в Ясенях или Березах. Эрефина умерла – насовсем. Мне есть о чем подумать.