Война Цветов

Письмо по сравнению с другими эпистолярными памятками матери было довольно длинным. Конверт датировался январем 1971-го, пару лет спустя после рождения Тео. Отказавшись от очередного пива в пользу растворимого кофе, Тео принялся разбирать почерк.

Дорогая племянница!

Тебе, думаю, будет трудно вспомнить меня, ведь мы не виделись с тех пор, как ты была совсем еще маленькой, но только тебя с твоей мамой я и могу назвать родными людьми остальные не в счет. Твоя мать, а моя сестра Маргарет была единственной близкой мне душой из всей нашей сварливой, ни на что не годной семейки. Я виделся с ней редко, а с тобой еще реже, но причина этому мои путешествия, а не отсутствие теплых чувств.

Зная обо мне так мало, ты будешь удивлена, прочитав, что я очень виноват перед тобой и твоей семьей и что вину мою нельзя ни убавить, ни искупить. Объяснить я ничего не могу – по крайней мере в письме. Скажу лишь, что теперь, перед путешествием, откуда возврата не будет, эта вина гнетет меня тяжким бременем. В качестве скромного жеста доброй боли и сожалений о том, что я был таким негодным дядей, я хочу подарить тебе, твоему мужу и маленькому сыну то немногое, что осталось у меня от земных благ.

Это, увы, не фамильное поместье и не сундук с драгоценностями – всего лишь небольшой банковский счет да кое-какие личные бумаги. Деньги твои – их, повторяю, немного, но когда-нибудь они, возможно, помогут тебе оплатить учебу сына или пережить тяжелые времена, которые случаются в нашей жизни.

Я еще раз прошу у тебя прощения, хотя это ни о чем тебе не говорит и, возможно, никогда не скажет. Среди моих скудных пожитков ты найдешь книгу. Если ты как-нибудь на досуге захочешь прочесть ее, не принимай, пожалуйста, содержание за бред сумасшедшего. Это попытка художественной прозы, хотя, боюсь, и не очень успешная – нечто вроде сказки, которая, надеюсь, все-таки найдет своего читателя. Только вот конец я так и не сочинил. Все концы для меня сейчас сводятся к одному.

Желаю тебе и твоей молодой семье, здоровья и счастья.

Тео зажмурился, потряс головой и перечитал письмо сызнова. С прочими материнскими памятками оно совмещалось не лучше, чем в первый раз. Среди удручающей нормальности оно занимало особое место – прямо-таки маленький рассказ О'Генри.

Ключик должен быть от банковского сейфа, это ясно. Книжка с разлинованными страничками, полными рукописных пометок, выдана неким «Трэвелер-банком», адрес – Дуэнде-стрит, здесь, в Сан-Франциско. Тео никогда не слышал о такой улице, но стертая, сделанная под копирку схема показывала, что она находится где-то в районе Русского холма. Сумма счета приближалась к пяти тысячам – неплохие деньги тридцать лет назад, но не то наследство от богатого дядюшки, о котором люди мечтают. Их все сняли где-то через неделю после проставленной на письме даты, и к счету, видимо, больше не обращались. Забавно, что мать никогда не упоминала о них, но это, в общем, в ее характере.

Тео вспомнил теперь, что бабушка пару раз точно говорила о своем брате Эйемоне. Говорила, что он самый красивый у них в семье, вот только корней, добавляла, так и не пустил. Она, кажется, в самом деле любила его, как говорилось в письме. Тео припомнил и другие ее слова – если бы его ум, мол, да приложить к делу (вроде бы тоже о нем, об Эйемоне), он миллионером бы стал. Только от одних книжек, мол, проку не жди – локтями тоже работать надо.

Что же стало с этим человеком? Был ли он болен, когда писал это письмо? Это его «путешествие, откуда возврата не будет» звучало не слишком хорошо. И что он такого сделал, если вздумал извиняться перед матерью Тео, которую, судя по всему, едва знал?

Счет давно очищен, но где же бумаги, о которых упоминается в письме? Тео знал, что у него есть более неотложные дела, но письмо от двоюродного деда было единственным в архиве матери, что не вызывало депрессии. После той странности, что произошла с ним недавно, Тео вдруг очень захотелось делать хоть что-то, и прежде всего – выйти на свежий воздух.

И почему этот ключ все еще здесь? Он явно от сейфа, но даже если сейф вместе с «Трэвелер-банком» до сих пор на месте, надо знать его номер. Это, наверное, можно сделать вполне легально – сказать, что содержимое входит в имущество матери, и попросить назвать номер, но тогда, видимо, придется ждать официального утверждения или еще какой-то фигни.

Чувствуя утомление от одной этой мысли, Тео подцепил ногтем ленту, приклеивающую ключ к письму. Древний целлофан отошел, ключ повис, и под ним открылись чернильные циферки, которые он раньше скрывал: «612».

Искомый дом он обнаружил на поперечной улочке, на середине склона крутого холма – один из образчиков сан-францисского викторианского стиля, до того узкий, что легко было пройти мимо, не заметив вывеску «Трэвелер-банк». С первого взгляда Тео подумал, что для банка это странное место, потом предположил, что кто-то сохранил название, но изменил характер заведения – что теперь здесь ресторанчик из тех, в которые ходят только по наводке друзей, или студия графики. Для современного банка помещение слишком мало, и улицу никак не назовешь оживленной, где клиент может зайти в твою дверь случайно.

Входная дверь была стеклянная, но свет внутри, видимо, не горел, и Тео ничего не мог разглядеть там. Под вывеской имелась решетка переговорного устройства, и он нажал на кнопку рядом с ней.

– Крраук мурркагль морнт? – ответил ему нервный голосок – возможно, и человеческий.

– Добрый день. У меня здесь депозитарный сейф.

Через пару секунд дверь зажужжала. Тео открыл ее, оказался в темном вестибюле с лестницей и поднялся наверх. На первой площадке его ожидала полная девушка с прямыми светлыми волосами.

– Вы сказали, у вас здесь сейф? – Говорила она с акцентом – кажется, восточноевропейским.

– Да. Я его унаследовал от матери, а ей сейф передал ее дядя. – Тео вручил девушке письмо и книжку. – Вот, посмотрите сами. У него и счет здесь имелся. – Тео предъявил ключ. – Сейф номер 612.

– О-о, – сказала она так, будто он уведомил ее о скором начале ядерной войны. – О, нет.

– Простите?

– Я говорю, мистера Корни нет на месте. – Тем не менее она позволила Тео пройти.

Он еще не видывал такого маленького операционного зала, если это помещение действительно было таковым. Величиной с викторианскую парадную гостиную и обставлено примерно так же. На стенах в запыленных вычурных рамах висели портреты суровых мужчин в старомодных черных костюмах – посетителю из-за тесноты казалось, что они сидят у него на голове. Четверо настенных часов показывали разное время, но вместо Лондона, Токио и прочих финансовых центров на табличках под ними значилось Гластонбери, Каркассон, Александрия и Персеполис. Какая-нибудь шутка с большой бородой, что ли? Тео слышал эти названия, но зачем кому-то понадобилось знать, какое там время? Все прочее офисное оборудование, похоже, поставили еще в эпоху пара, кроме одной здоровенной машины вроде телетайпа – эта неплохо бы смотрелась в фильме о Второй мировой войне.

– Но сейфы-то у вас сохранились?

– Да-да. В задней комнате, – торопливо кивнула она и указала на дверь, обрамленную портретами двух грозных патриархов.

– И когда же ваш мистер Кори вернется?

– Не Кори – Корни. Как у дерева. Я не знаю. – Готовность, с которой она подтвердила существование сейфов, исчезла бесследно, снова сменившись беспокойством, – Он редко бывает. Может быть, пятница. Или понедельник.

Тео, оглядев помещение снова, увидел в стеклянной витрине чучело вороны.

– А остальное время вы здесь одна?

Ее черты, несколько коровьи, выразили еще более сильную тревогу.

– Не одна. Есть другие. Рядом с нами «Пан-Пасифик новелтиз».

– Ничего плохого я не имел в виду – просто хотел сказать, что это странно. Это ведь банк, я не ошибся? Ни разу еще не видел такого банка.

– Многие наши клиенты очень старые, наверное, – пожала плечами она. – Они сюда не приходят. Раньше было много посетителей, но давно. Теперь почти все операции делаются по телефону, по факсу. – Девушка показала на телефон с наборным диском и загадочную машину. – Я только на вопросы отвечаю, почти всегда.