Страница 31 из 208
Когда они выходили из госпиталя, Ксаббу был тих. На остановке он остался стоять, а Рени шлепнулась на скамейку и уставилась на проезжающие машины, точно пыталась отыскать в их движении ответ на какой-то очень сложный вопрос.
– Шаманский сон трудно объяснить, – сказал наконец Ксаббу. – Я бывал в городских школах. Они называют это «самогипноз». Но я могу сказать и как это зовется в болотах Окаванго: шаман уходит туда, где может говорить с духами и даже с богами. – Он прикрыл глаза и помолчал чуть-чуть, словно готовясь войти в транс. Потом открыл глаза и улыбнулся. – Чем больше я узнаю о науке, тем больше уважаю мудрость своего народа.
Подкатил автобус, отрыгнул группку измученных пассажиров, поковылявших, или пошаркавших, или похромавших к больнице. Рени, прищуриваясь, вглядывалась в автобус, пока не разобрала номер маршрута. Не тот. Она отвернулась, почему-то разозлившись, неспокойная, как небо перед бурей.
– Если ты имеешь в виду, что наука бесполезна, я не согласна… если ты не о медицине. Эта уж точно никому не нужна. – Рени вздохнула. – Нет. Это несправедливо.
Ксаббу покачал головой.
– Я не это имел в виду, Рени. Это трудно выразить. Чем больше я узнаю об открытиях ученых, тем больше уважаю то, что мой народ уже знает. Мы пришли к этим знаниям иным путем: не в закрытых лабораториях, не при помощи машин, что думают за нас, – но миллион лет проб и ошибок тоже чего-то стоит, особенно в болотах Окаванго или пустыне Калахари, где ошибка, скорее всего, не испортит опыта, а убьет ошибившегося.
– Я не… о каких знаниях ты говоришь?
– О мудрости наших родителей, прародителей, предков. Наверное, каждый из нас должен в своей жизни отвергнуть ее и лишь затем – признать. – Улыбка вернулась на его лицо, но едва заметная и задумчивая. – Как я сказал, это трудно объяснить… а вы устали, друг мой.
Рени откинулась на спинку скамейки.
– Устала. Но дел еще много.
Она поерзала по пластиковой скамье, пытаясь найти положение поудобнее. Кто бы ни сотворил это чудо техники, для сидения он его явно не предназначал – как ни старайся, устроиться удобно не получится. Она сдалась, соскользнула на самый краешек, точно на насест, и вытащила сигарету. Зажигательная полоска не сработала, и Рени вяло пошарила в сумке, ища спички.
– Что ты пел? Это как-то связано с шаманским трансом?
– О нет. – Ксаббу даже возмутился немного, точно она обвинила его в карманной краже. – Это просто песня. Печальная песня моего народа. Я запел, потому что мне грустно было видеть вашего брата ушедшим так далеко от своих родных.
– Расскажи о ней.
Ксаббу вновь принялся разглядывать машины.
– Это песня – плач по ушедшему другу. Она про игру с веревочкой – знаете?
Рени сложила пальцы, словно натягивая воображаемую «кошачью колыбель». Ксаббу кивнул.
– Я не знаю, как это точно передать по-английски. Может быть, так:
Есть люди, другие люди,
Порвавшие мою нить.
И теперь
Грустно мне здесь жить:
Нить оборвана.
Нить порвали мою,
И теперь
Как чужие мне эти
Края,
Потому что оборвана нить.
Как открыты мне эти края —
Пусты,
Потому что оборвана нить.
И теперь
Несчастен я в этих краях.
Нить оборвана.
Он замолчал.
– Потому что оборвана нить… – повторила Рени.
Тихая печаль, недоговоренность ее словно открыли дверь ее собственному чувству потери. Четыре недели – уже целый месяц. Ее братишка целый месяц спит сном покойника. Тело Рени сотрясли рыдания, и слезы хлынули потоком. Она пыталась подавить их, но печаль не уходила, и слезы текли все сильнее. Она попробовала заговорить с Ксаббу, объясниться, но не смогла. К своему смущению и ужасу она осознала, что теряет контроль над собой, что у нее истерика – прямо на автобусной остановке. Она ощущала себя раздетой, униженной.
Ксаббу не стал обнимать ее, не стал повторять снова и снова, что все будет хорошо и все прояснится. Он сел рядом, взял Рени за руки и стал ждать, пока буря стихнет.
Буря схлынула не скоро. Каждый раз, когда Рени казалось, что все позади, что она снова владеет своими чувствами, очередной пароксизм отчаяния подхватывал ее и выжимал очередную порцию рыданий. Сквозь слезы она видела, как подходит очередной автобус, вываливая на тротуар новую порцию пассажиров. Некоторые глазели на плачущую высокую женщину, которую утешал маленький бушмен в старомодном костюме. Представив себе, как нелепо они с Ксаббу выглядят вместе, Рени расхохоталась, хотя слезы не высохли и не перестали катиться. Какая-то отдельная часть ее сознания, неподвижно висящая в центре водоворота эмоций, отрешенно раздумывала, прекратится это когда-нибудь или ей так и суждено, как зависшей программе, болтаться между скорбью и весельем, пока не стемнеет и все не разойдутся по домам.
Наконец все стихло – скорее от усталости, с отвращением решила Рени, чем под действием самоконтроля. Ксаббу отпустил ее руки. Рени не осмеливалась поднять на него глаза, а поэтому полезла в карман, нашарила клок салфетки, которым раньше стирала помаду, и попыталась, как могла, утереть слезы и высморкаться. Когда она наконец глянула на Ксаббу, в глазах ее горел вызов, точно побуждая его воспользоваться ее слабостью.
– Теперь ваша боль утихла немного?
Рени снова отвернулась. Неужели ему кажется совершенно нормальным, что она выставляет себя дурой перед всем медицинским центром пригородов Дурбана? Может, и так. Стыд ослабел, и от него остался только укоряющий шепоток в глубине рассудка.
– Мне уже лучше, – ответила она. – Кажется, мы пропустили автобус.
Ксаббу пожал плечами. Рени взяла его за руку и крепко пожала.
– Спасибо, что терпишь меня.
Его спокойный взгляд нервировал ее. Что ей – гордиться своей истерикой, что ли?
– Одна строчка. Строчка из песни.
– Да?
Он внимательно смотрел на нее. Рени не могла понять почему, но не могла и вынести этого взгляда – сейчас, когда веки распухли, а из носа течет. Она воззрилась на свои руки, безвольно лежащие на коленях.
– Вот она: «Есть люди, другие люди, порвавшие мою нить…» Так вот, где-то есть такие люди… должны быть.
Ксаббу сморгнул.
– Не понимаю.
– Стивен не просто… болен. Я в это уже не верю. Я в это никогда толком не верила, только не могла понять почему. Кто-то – вот как в песне – сотворил это с ним. Я не знаю, кто, как и зачем, но я знаю. – Она нервно хохотнула. – Так все психи говорят: «Не могу объяснить, но знаю, что это правда».
– Вы так решили из-за наших исследований? Из-за того, что мы нашли в библиотеке?
Рени кивнула и выпрямилась. Силы возвращались к ней. Действие – вот что ей нужно. Плакать – без толку. Надо что-то делать .
– Верно. Я не знаю, что это значит, но причина кроется в сети.
– Но вы говорили, что сеть не настоящая и все, что там творится, – не на самом деле. Если что-то съесть в сети, не насытишься. Как может сеть причинить вред, погрузить ребенка в сон, от которого не очнуться?
– Не знаю. Но я выясню.
Рени внезапно улыбнулась. Как легко в тяжелые минуты приходят на ум старые клише. Так говорят сыщики в детективах – кажется, в той книжке, что она читала Стивену, эта фраза встречалась несколько раз. Она поднялась на ноги.
– Я не хочу ждать другого автобуса, и на скамейке сидеть обрыдло. Пошли, поедим – если ты не против. Ты и так весь день угробил на меня и мои проблемы. Как же твои занятия?
Ксаббу лукаво ухмыльнулся.
– Я занимаюсь очень старательно, миз Сулавейо. И уже выполнил все задания на эту неделю.
– Тогда пошли со мной. Я хочу поесть и кофе – особенно кофе. А отец пусть сам о себе позаботится. Ему полезно.