Пламя грядущего

Дени деликатно отстранился.

– Следовательно, ты не считаешь, что король Генрих на самом деле лгал Ричарду? Думаешь, он серьезно собирался отдать ему Пуату и Аквитанию?

– Короли не лгут, дружок, – отозвался Хью. – Они уклоняются от ответа, скрывают правду, ходят вокруг да около, но они не лгут. Именно в этом и заключается искусство управления государством. Генрих им владел мастерски. Честное слово, если он говорил: «Доброе утро», – ты начинал трястись от страха и гадать, какое коварство он замыслил, – добавил Хью, с восхищением покачав головой. – Возьми историю с французской принцессой Алисией. Ее просватали за Ричарда в возрасте девяти лет. Предполагалось, что такой брак укрепит союз Англии и Франции. Генрих увез ее и вырастил – и держал заложницей, понимаешь? И что же дальше? Всякий раз, когда король Франции требовал, чтобы она и Ричард поженились, Генрих под каким-нибудь предлогом откладывал свадьбу. Она была для него слишком ценным залогом. Он потрясал этим браком над головой короля Людовика, а потом и Филиппа, когда мальчик взошел на французский престол. Но дело в том, что, когда девочка подросла, он сам ее соблазнил, сделал своей любовницей и даже, говорят, имел от нее ребенка. Старик был сущим дьяволом. – Он тяжело вздохнул. – А все равно я был ему верен. И Маршал тоже. И несмотря на то, что он очень скверно обращался с ним, Маршал скорее отрубил бы себе руку, чем восстал бы против него. И я отдаю должное Ричарду – он сделал все, что мог, дабы не нарушить клятву верности. Но беда в том, что Генрих поставил его в затруднительное положение. С самого начала он поставил всех в затруднительное положение.

– Что ты имеешь в виду?

– Да то, что Генрих принес вассальную клятву королю Франции Людовику как властелин Аквитании и Пуату, когда принцы были еще детьми, понимаешь? Позже он заставил принцев присягнуть Франции, дабы утвердить право на свои владения: юного Гарри – на Бретань и Анжу, Ричарда, которому было лет двенадцать, – на Аквитанию и Пуату. Ну а в результате это, конечно, выглядело так, словно существовало два герцога Аквитанских – Ричард и его отец. Точно так же, как Алиенор и юному Гарри казалось, будто в Англии правят два короля. Во Франции считали его сыновей истинными вассалами, но Генрих полагал, что вассалом был он, и всем было понятно, что сыновья лишь в будущем унаследуют его земли. Это привело к ужасающей неразберихе. Ричарду пришлось ходить по жердочке, выбирая между преданностью отцу и клятвой верности французскому королю. Вот почему он был вынужден поддерживать обе стороны. Ты слышал историю о том, как Ричард погнался за своим отцом в Ле-Мане, не взяв копье и даже не надев кольчугу? Как ты считаешь, почему он так поступил?

– Я не думал об этом, – сказал Дени.

– Конечно, он хотел показать, что не намерен нападать на своего отца, а только защитить его. Вот почему он намного опередил свой отряд. И Маршал тоже это понял. И он сразил коня под Ричардом. Знаешь ли, он, верно, хорошо повеселился, свалив Ричарда.

– Ясно. Должно быть, Ричарду было страшно тяжело метаться между двух огней, – задумчиво промолвил Дени.

– До самого конца он изо всех сил старался удовлетворить обе стороны, – заметил Хью. – Он попытался примирить их в Жизоре как раз накануне смерти Генриха. Когда-нибудь он станет прекрасным королем, – продолжал он и подчеркивал значимость своих слов, наставляя синяки на бедре своего собеседника. – Ему предстоит многому научиться. Но у меня даже в мыслях не было, что он скверный воин. Возможно, его осеняют кое-какие глупые мысли, но он избавится от них.

– Ты хранил верность его отцу, – сказал Дени. – Ты останешься с Ричардом, Хью?

– Я? Я был вассалом его отца, и теперь Ричард – мой сеньор.

– Никаких сомнений на этот счет?

Хью пристально посмотрел на него, и на его красном лице появилось серьезное выражение.

– Ты говоришь глупости, мой друг. В конце концов, надо жить по законам чести.

Эта фраза вызвала отклик в душе Дени. Она эхом звучала в его ушах, пробуждая далекое, смутное воспоминание, но какое именно, он вспомнил, лишь когда лег спать той ночью.

…Они вышли во внутренний двор, отец поднял его и посадил в седло, а затем сам сел на своего коня. Они выехали из замка в сопровождении оруженосца и шести вооруженных воинов. Когда они миновали дамбу, оставив позади реку, Дени расплакался.

– Ты собираешься стать рыцарем? Твои братья не поднимали такого шума. Замолчи и вытри глаза. Люди смотрят на тебя, – проворчал его отец.

– Я не хочу быть рыцарем, – прошептал Дени. Однако он перестал плакать и вытер слезы рукавом…

Это противоречивое чувство глубоко проникло в его душу, завладело им, стало частью его существа, ему нужно было противостоять, но также и подчиняться. «Лучше быть честным вассалом…» Он словно был и сыном Аймона, и самим Аймоном: любимцем своей матери, но еще и плотью от плоти ее. И долг родовой чести, коему она подчинялась, был и у него в крови. Даже если бы он и обрел свободу, к которой стремился, он все равно не избавился бы от ноши, тяжким грузом лежавшей на плечах. Это был камень, прикованный к ноге: долг найти сеньора, за которым он мог бы последовать, необходимость дать вассальную клятву и верно служить кому-то, кто согласится принять его присягу.

«В любом случае, – думал он, беспокойно ворочаясь и пытаясь заснуть, – решать теперь не мне, но Ричарду, поскольку именно он первым отверг меня».

Однако утром направление ветра вновь изменилось. Дени едва успел позавтракать, когда паж пришел позвать его на аудиенцию к королю в Пайпуэлльское аббатство, находившееся на территории поместья. Он обнаружил Ричарда в трапезной, просторном зале с высокими, величественными сводами. Зал был чисто прибран и вымыт, пол устлан свежим камышом. Ричард стоял в глубине зала, указывая рукоятью хлыста для верховой езды, который сжимал в руке, в сторону помоста, где были расставлены скамьи и кресла. Стена позади подмостков была задрапирована полотняными шторами.

– Дорогой Райньер, – воскликнул он, схватив Дени за плечо. – Как я рад тебя видеть! Где ты прятался? Извини, я сейчас освобожусь. Эй, вы! Подвиньте это кресло вперед, ближе к краю помоста. – Он повернулся к своему гофмейстеру, стоявшему рядом, опираясь на отполированный до блеска жезл. – Я хочу, чтобы советник находился справа – он может сесть на складной стул, – а слева будут архиепископы. Поставьте где-нибудь табурет для секретаря канцлера[111]. Проследите, чтобы епископ Даремский сел прямо передо мной на нижней скамье; у меня есть основания для этого. Идем, Дени, побеседуем.

Он увлек Дени к широкой лавке у окна, выходившего на галерею. Они уселись вместе, и Ричард с самой доброжелательной улыбкой сказал:

– Ну-ну, перестань хмуриться – мы не часто виделись в последнее время, и это моя вина. У меня столько дел! А времени так мало. Я дал слово весной встретиться с Филиппом во Франции, и надо позаботиться о тысяче вещей. Ты прощаешь меня, не правда ли?

– Милорд, подданные не властны даровать прощение, – сказал Дени.

Он намеревался держаться холодно, но искренняя сердечность, проявленная Ричардом, растопила лед. Голубые глаза короля смотрели ясно и бесхитростно, и Дени не почувствовал ни капли сомнения в правдивости слов, которые он только что услышал.

– Мне вполне достаточно и того, что вы пожелали увидеть меня сейчас, – добавил он.

– Милорд? – переспросил Ричард, будто бы уязвленный. – Я думал, мы друзья. Ты должен звать меня Блонделом.

– Прилюдно?

– О нет, конечно. Понимаю, что ты имеешь в виду. А теперь скажи мне, ты ни в чем не нуждаешься? У тебя довольно денег?

– Ну, я… – начал Дени.

– Я знаю, как расточительны вы, труверы! – рассмеялся Ричард. – Тебе не нужно искать оправдания. Поэты отличаются сумасбродством, и таковыми они должны быть. Я прослежу, чтобы о тебе позаботились. А ты приготовил для меня новую песнь?

111

Канцлер – здесь: управляющий королевской канцелярией.