Последняя «виннебаго»

Конни Уиллис

ПОСЛЕДНЯЯ «ВИННЕБАГО»

Я ехал в Темпе и увидел на дороге мертвого шакала. Моя машина шла в крайнем слева ряду Ван-Бюренского шоссе, за десять полос от него, он лежал спиной ко мне, так что длинные ноги были плохо видны, а прижатая к мостовой морда казалась уже, чем на самом деле, и сначала я подумал, что это собака.

Последний раз я видел убитое животное на дороге пятнадцать лет назад. На большие трассы животные вообще попасть не могут, а многорядные шоссе почти все окружены оградой. Да и люди стали бережнее относиться к своим любимцам.

Верно, и этот шакал был чьим-нибудь питомцем. Шоссе проходило тут через жилую часть Финикса, и там вполне могли найтись любители и таких тварей, которые лакомятся падалью. Разумеется, это не значит, что их можно давить и бросать на дороге. Убить животное – преступление, не сообщить о таком происшествии – тоже преступление. Однако того, кто сделал это, уже и след простыл.

Я съехал на обочину, остановился и стал оглядывать пустынное многорядное шоссе. Кто же все-таки задавил зверя? Остановились ли эти люди, чтобы убедиться в его смерти?

Кэти тогда остановилась. Она с такой силой нажала на тормоза, что ее джип подскочил и съехал в кювет. Она сразу выпрыгнула из него. Я бежал к своему псу, увязая в снегу, и мы оказались возле него почти одновременно. Я опустился на колени, на шее у меня болтался фотоаппарат в полуоткрытом треснувшем футляре.

«Я задавила его, – сказала Кэти. – Я наехала на него джипом».

Я посмотрел в зеркало заднего вида. Из-за наваленной на сиденье кучи фотопринадлежностей с айзенштадтом сверху нельзя было ничего разглядеть. Я вышел из машины. До того места, где лежало убитое животное, было около мили, но я уже сообразил, что это шакал.

– Маккоум! Дэвид! Добрался уже? – донесся из машины голос Рамирез.

Я просунул голову в дверцу и крикнул в сторону микрофона:

– Нет. Я еще на шоссе.

– Матерь Божья, что ты застрял? Конференция у губернатора начинается в полдень, а надо, чтобы ты успел побывать в Скоттсдейле и снять закрытие западного Тальесина. Там надо быть в десять. Послушай-ка, Маккоум, я кое-что пронюхала насчет Эмблеров. Они называют свою машину «стопроцентно подлинной», а на самом деле это не так. У них не «виннебаго», а «вездеход». Правда, это последняя машина для отдыха в нашем штате, которая используется по прямому назначению, как Утверждает дорожный патруль. На такой разъезжал еще до марта некто Элдридж. Правда, у него тоже была не «виннебаго», а «шаста». Так у него отобрали права в Оклахоме, за то, что он забрался на полосу для автоцистерн-водовозов. Теперь только четыре штата разрешают езду на машинах для отдыха. В Техасе этот вопрос обсуждается, а в Юте голоса разделились, но через месяц запретят, наверное. Очередь за Аризоной, так что ты уж поснимай побольше, Дэви, дружок. Другой возможности, пожалуй, не будет. Да и зоопарк поснимай немножко.

– Ну а что насчет Эмблеров?

– Это их настоящая фамилия [ambler – «странник, бродяга» (англ.)], представь себе. Я проверила их досье. Он был сварщиком, она – кассиршей в банке. Детей у них не было. Они катаются с восемьдесят девятого года, когда он вышел на пенсию. Разъезжают уже целых девятнадцать лет. Дэвид, ты пользуешься айзенштадтом?

Такой разговор она заводила уже трижды. Последнее время каждый раз, когда мне надо было много снимать.

– Я же еще туда не добрался, – уклонился я от прямого ответа.

– Так вот, я хочу, чтобы ты его использовал на губернаторской конференции. Если удастся, поставь его на стол губернатора.

Я и так собирался поставить айзен на какой-нибудь стол. Лучше так, чтобы запечатлеть репортеров сзади, когда они рвутся в бой, держа телекамеры в вытянутых руках, надеясь, что нацеливают их правильно, – ведь губернатора совсем не видно – и отчаянно пытаются заснять хоть что-нибудь. Авось получится забавный снимок какого-нибудь репортера, опрокидывающего аппарат кверху дном.

– Это новая модель. С особым спусковым механизмом. Настроена так, чтобы снимать лица, фигуры во весь рост и машины на ходу.

– Восхитительно! Значит, я привезу сотню катушек со снимками прохожих и мотоциклов.

Интересно, как эта чертова штука узнает, когда надо щелкать затвором, кто среди восьмисот человек губернатор и во весь рост его надо снимать или только лицо? Считается, что этот аппарат может давать любую выдержку и строить композиции на основе компьютерных расчетов. Но ведь на самом-то деле он может лишь, не рассуждая, отщелкивать все, что окажется перед его идиотским объективом, вроде того, как это делают камеры на шоссе, замеряющие скорость движения автомашин.

Возможно, его и проектировали те же типы из какой-нибудь правительственной конторы, которые придумали расставлять камеры вдоль шоссе, а не над ним. Водителям надо лишь немного увеличить скорость, и цифры на номерных знаках смазываются до неразличимости. Вот все и ездят еще быстрее. Да, прямо не терпится испытать это замечательное устройство.

– Компания «Сан» очень интересуется айзенштадтом, – сказала Рамирез и отключилась, не прощаясь. Она никогда не прощается, просто перестает говорить, а спустя какое-то время подключается снова.

Я оглянулся на сбитого шакала. Шоссе было совсем пустынно. Водители новых автомашин и мотоциклисты почти не пользуются многополосными шоссе без разделителей, даже в часы пик. Слишком много легковушек попало под автоцистерны. Обычно на таких шоссе встречается хоть несколько машин старого образца или как-нибудь нарушающих правила, благо патрули все заняты на трассах с разделителями. Но на этот раз – ни одной.

Я влез опять в свою «хитори» и дал задний ход. Оказавшись вровень с шакалом, я выключил зажигание, но выходить не стал. Можно было и отсюда разглядеть струйку крови, вытекающую из его пасти. Вдруг с ревом вылетел грузовик-водовоз, мчавшийся на бешеной скорости сразу по трем средним полосам, чтобы дорожные камеры не засекли его. Он зацепил шакала и превратил его заднюю часть в кровавое месиво. Хорошо, что я не попытался пересечь полосы: этот водовоз просто не заметил бы меня.

Я завел свою машину и доехал до ближайшего поворота, рассчитывая найти телефон. Я нашел его на старой дороге семь-одиннадцать, ведущей к Мак-Дауэллу, и позвонил в Гуманное Общество:

– Сообщаю, что видел мертвое животное на шоссе.

– Имя и номер? – спросила дежурная.

– Это шакал. Лежит на дальней правой полосе между тридцатым и тридцать вторым участком Ван-Бюренского шоссе.

– Скорую помощь оказали?

– Он мертвый.

– Вы перенесли животное на обочину дороги?

– Нет.

– Почему? – Тон дежурной стал резче и требовательнее.

Да потому, что мне показалось, что это собака.

– У меня не было лопаты. – Я повесил трубку.

К восьми тридцати я добрался до Темпе, несмотря на то, что, казалось, все водовозы штата внезапно устремились на Ван-Бюренское шоссе. Меня оттеснили в сторону, и почти всю дорогу я ехал по обочине.

«Виннебаго» стояла недалеко от старого зоопарка между Финиксом и Темпе. В рекламном листке говорилось, что ее владельцы принимают посетителей с девяти до девяти. Я собирался побольше поснимать, пока не нахлынул народ, но было уже без четверти девять и, даже если и не будет столпотворения машин на пыльной стоянке, поздновато, пожалуй.

Фотографом работать не слишком весело. У большинства людей лица при виде камеры закрываются, словно ставни при слишком ярком солнце, и остается фотофизиономия, «лицо для публики». У всех почти улыбающееся, кроме, может быть, сенаторов и арабских террористов, но – с улыбкой или без улыбки – настоящие чувства оно скрывает. Хуже всего снимать актеров, политических деятелей – вообще тех, кто постоянно фотографируется. Чем привычнее для человека находиться на глазах у публики, тем легче снимать его с большого расстояния видеокамерой и тем труднее сделать снимок, хоть сколько-нибудь отражающий его суть. А ведь Эмблеров снимали почти двадцать лет, и без четверти девять они, вероятно, уже будут при своих фотофизиономиях.