Хозяин

— Правда, когда Китаец меня застукал, он ничего не сделал.

— По-моему, он милый.

— Из пистолета он в нас во всяком случае не попал, — саркастически произнес ее брат.

Не надо пугаться, объяснял некогда в «Буре» бедняга Калибан, остров полон звуков, шелеста, шепота и пенья; они приятны и нет от них вреда. Даже внутренность острова, пока они спускались на лифте, чтобы улечься спать, трепетала от бравурных звуков фортепиано, поднимавшихся по лифтовой шахте.

— Неужели так хорошо слышно сквозь черную дверь?

Они взглянули друг на дружку, ибо обоих посетила одна и та же догадка, и руки их одновременно рванулись к кнопке, которая привела бы их на этаж Хозяина.

В конце поблескивающего коридора стояла распахнутой настежь дверь из черного дерева.

Казалось, что она далеко-далеко.

Теперь, когда они высадились в этом коридоре, обратного пути у них не было, — ни ответвлений, ни закоулков, в которые они могли увильнуть или спрятаться, не имелось в этом прямом и белом туннеле. Вступив в него, им оставалось только двигаться дальше.

Осознание этого заставило их перейти на шепот.

— Никки, а что если он не пьяный?

— А с чего ты взяла, что он пьяный?

— Мы ведь не знаем наверняка, мы только думали, что он, может быть, напился.

— Я-то как раз и не думал.

— А если он сделает с нами то же, что с Доктором?

Тум-тум-тумти-тум!

— Вот что, Джу, постой-ка ты лучше здесь. Я все-таки сунусь туда, а если меня поймают, притворюсь, будто книгу забыл или еще что-нибудь.

— Неужели у тебя хватит совести бросить меня одну?

— Да ведь мне так или иначе разрешается там бывать, а тебе-то нет.

— Я одна не останусь.

— Джуди…

Она встряхнула головой и двинулась по коридору, тем самым вынудив его по меньшей мере не оставлять ее в одиночестве.

— Джуди…

Чтобы догнать ее, Никки пришлось перейти на бег.

— Могла бы хоть подождать. Нам надо подумать.

Джуди остановилась.

— Что мы намерены предпринять?

— Осмотреть комнаты и прочитать дневники.

— Но мы же не можем читать их, когда он прямо под ними проигрывает пластинки. И потом, для чего нам их читать?

— Чтобы узнать, что он изобретает, — сказала она.

— Ну, хорошо. Но ведь не у него же под боком!

— А может, он спит.

— В таком-то гвалте?

Неведомо по какой причине Джуди вдруг расхрабрилась, что твой лев, — вернее, львица.

— Не важно. Ничего он нам не сделает. Мы дети.

— Но…

— Ты трусишь.

Тихо вздохнув, одна запись сменила другую, порокотала с минуту и со страшным грохотом разразилась драматическим повествованием о судьбе какого-то русского человека, судя по всему, бьющегося изнутри о крышку гроба. Хозяин, проигрывая пластинки, не придерживался какого-либо установленного порядка.

— Я не трушу.

— Тогда пошли.

— Джуди, не сходи с ума. Если идти, то тихо. Никак нельзя, чтобы нас поймали.

— Стало быть, — «Ковбои и Индейцы»?

— Да.

— «Фрегат его величества 'Пинафор'«, сцена побега, — сказала Джуди, чьи музыкальные вкусы находились примерно на этом уровне. Их отец очень любил Гилберта и Салливена.

— Джуди, прошу тебя, не будь такой легкомысленной. Это серьезное дело.

— Тише, мыши! Кот на крыше!

— Джуди!

— Ой, да ладно тебе.

И внезапно Джуди вновь охватил такой же страх, как тот, что владел ее братом.

Они на цыпочках крались по длинной войлочной дорожке, ощущая себя солдатами, с каждой минутой удаляющимися от своих ходов сообщения. И действительно, пройдя всего половину пути, они уже знали, что перешли Рубикон.

— Прямо в дверь не лезь, — выдохнул Никки, — там может быть звонок или еще что. Держись вплотную к косяку.

— Не шепчись.

— Почему?

— Вообще помалкивай.

Даже если бы они кричали, это не составило бы особой разницы, но все же лучше было молчать, хотя бы из уважения к владевшему ими страху. В то же время, сама украдчивость продвижения наполняла их каким-то восторгом, ударяя в голову, будто шипучий лимонад. Как чудесно быть юным, полным жизни, легким на ногу, проворным, — таиться, действовать, рисковать.

Прихожая выглядела точь в точь как обычно, и визитные карточки лежали в прежнем порядке.

Интересно, кто здесь пыль вытирает? — подумала Джуди: мысли ее, как иногда случается в напряженные мгновения, текли по двум направлениям сразу.

В верху лестницы виднелась полуоткрытая расписная дверь; клин отсеченного ею света лежал на аксминстерском ковре.

Они поползли наверх на четвереньках, передвигаясь так же медленно, как переползают по веткам хамелеоны в зоопарке. Никки, который лез первым, решил, что не стоит просовывать голову в дверь на обыкновенном для нее уровне. Если он заглянет туда снизу, от самого ковра, сидящий внутри меломан может его и не заметить.

Держа голову поближе к полу, он погружал ее в ламповый свет не быстрее, чем движется минутная стрелка часов, — примерно так: сначала ухо, потом скулу, за нею глаз. Одного вполне достаточно. Он отвел назад левую руку и вцепился в Джуди, требуя от нее неподвижности.

О спертом воздухе говорят иногда, что его ножом можно резать. Слитные звуки, наполнявшие комнату Хозяина, можно было нарезать ломтями лопаточкой для печенья. Звуки ломились в приоткрытую, залитую светом дверь, ударясь в стену, словно волна прилива, словно струя из брандспойта. Стена поглощала и дробила их, как преграда дробит взрывную волну, и вся комната ходила ходуном и покачивалась под натиском новой пластинки — «Половецких плясок». Посреди оглушающего рева, напоминая скалу в середине потока, сидел, закрыв глаза и уткнув подбородок в грудь, Хозяин, облаченный в расшитую золотом домашнюю куртку и круглую шапочку с кистью, похожую на коробочку для пилюль, — жуткий, словно нарумяненный и подкрашенный губной помадой скелет. Рядом с ним стояли на фонографе три бутылки виски и стакан, позвякивающий на низких нотах. Испещренное трещинками лицо Хозяина казалось бесконечно удаленным во времени и умудренности, безмятежно царящим над смятением мира в безмолвии и покое, — Эверестом, на миг блеснувшим сквозь тучи.

Что-то заставило Никки повернуть голову.