Святое озеро

— Оно никогда не было вашим, а не отобрано до сих пор у вас озеро потому, что не знали о существовании его.

— А теперича знают?

— И теперь не знают, почему и. требуют, чтоб донесли, нет ли в волости озер, которые принадлежат казне…

— А-а! Не знают! Так и ты молчи, притаись!

— И то, Петр Никитич! Прямое дело, слышь, язык-то за зубами держать!

— Пиши, что нет озера…

— Было, мол, озеро, да пристращали в оброк отдать, так спряталось… ходи там по лесам-то да по болотам, аукай его, откликнется ль!

В толпе прокатился громкий взрыв хохота, поощривший выходку остряка.

— Нет, господа, умолчать об озере, донести, что нет его, — нельзя! — произнес Петр Никитич, возвышая голос, чтобы заглушить неумолкавший говор и смех. — А вдруг откроется, что в волости есть озеро, принадлежит оно казне, что вы испокон веку хозяйничаете на нем, а мы умышленно умолчим, с целью подорвать интерес казны. Тогда ведь, господа, не поздоровится ни мне, ни волостному, ни земскому начальству. Тогда ведь и под суд отдадут.

— Правду, братцы, Петр Никитич говорит, правду! — вступился старик Бахлыков. — В целое-то бревно никто клина не вколачивает, а все прежде надколет его; так и в энтом деле надоть прежде обсудить, да потом вершить. Вот ты скажи-ко нам, Петр Никитич, а вы, обчественники, послушайте, — обратился он к толпе, — зря-то слова не мечите, не сбивайте с речи… Коли ты напишешь, что у нас есть озеро, казенным считается, то чего же опосля того будет, чего казна-то с ним делать станет?

— Зачислит в оброчную статью и будет отдавать с торгов в аренду желающим взять его.

— За плату?

— Конечно, не даром!

— А много ли она этой платы положит? — заговорили в толпе, прервав Бахлыкова.

— Вы слышали, что в бумаге требуют подробно донести, какой доход дает озеро или рыбный песок. Следовательно, мы должны донести, что вы вылавливаете в озере рыбы, ну, скажем, хоть на четыре тысячи в год. Имея в виду такой доход от озера, казна положит арендной платы за него тысячу рублей в год и на торгах оставит озеро за тем, кто больше даст.

— Кому же она отдавать его будет?

— Если вы пожелаете оставить его за собой, она вам и отдаст его.

— За тысячу рублев?

— Ну не-е-ет, подороже, может быть и за две, и за три тысячи, а то и все четыре заплатите. Охотников-то пользоваться озером и кроме вас много найдется. Значит, на торгах-то наколотят на него цену.

— О-о-о! Три аль четыре тысячи! Ну, это деньги!

— Погни-ко горб добыть их!

— И в мороз потом обольешься!

— Обольешься, брат, а нуждой, что солнышком, обсушишься!

— Петр Никитич, послушай-ко! — кричал в толпе молодой крестьянин, усиливаясь пробраться вперед. — Скажи-ка нам, если мы тепереча всем обчеством, сколько есть нас, сколотимся с казной-то на трех тысячах за озеро, тогда уж, стало быть, мы не будем платить ни подушной, ни оброчной подати и уж никакой крестьянской тяготы не будем нести на горбах-то, а-а?

— За что же такая милость настанет для вас, а? — с иронией спросил Петр Никитич.

— Эва, а как же иначе, сердешный ты человек! — отвечал тот, продравшись, наконец, после многих усилий к решетке. Лицо его было облито потом, и всклоченная борода торчала почти стоймя. — Мы ведь деньги-то, что выручаем за рыбку, в казну же отдаём, мимо кармана-то ее они не минуют, а то бы где же нам денег-то на подать взять, кабы не озеро? На мой ум, оно и выходит, коли палата озеро возьмет у нас и мы его купим у ней за три тысячи арендательских денег, то уж, стало быть, податей с нас брать не будут, арендательские деньги заместо податей и пойдут в казну.

— Нет, это не все равно. Вы и тогда будете платить и подушную, и оброчную подать, и аренду само по себе. Ведь уж я толковал вам, что озеро казенное. Если вы не возьмете его в аренду, то возьмет другой и отдаст казне деньги за него. Если возьмете вы, то аренду будете платить за то, что будете пользоваться озером, а подушную и оброчную подать по закону, как платите и теперь!

— Ой-ой-ой! Это и за озеро плати, из которого мы добываем теперь подать, да и подати своим чередом вноси. Да где ж мы, братец, наберемся денег-то? А то, может, если озеро отберут у нас, так тогда не станут и податей с нас брать, а?

— Почему?

— Да ведь палата-то знает, поди, что, кроме как из озера, нам неоткуда денег добывать!

— Если б и знала, то все-таки она не может освободить вас от уплаты податей и повинностей.

— Так где ж мы будем денег доставать, скажи ты нам, научи! — спросили уже десятки голосов.

— Где знаете, это уж ваше дело.

После ответа Петра Никитича на мгновение все смолкло. Но вдруг, точно от какого толчка, все заговорили разом. Как всегда бывает в многолюдной толпе, голоса слились в общий нестройный хор, в котором и чуткое ухо, при всем напряжении, уловило бы только отдельные, ничего не объясняющие слова.

— Я и говорю, что нам не надо плошать, обчественники. Не попусти нас, господь, нищими остаться! — говорил с тоскою в голосе Мирон Кузьмич небольшой кучке крестьян, преимущественно стариков, сгруппировавшихся у решетки. — Ведь это что ж, — рассуждал он, разводя руками, — коли мы озера решимся, так заживо в гроб ложись! Вот мы и думали думу, — я да Петр Никитич, пошли ему бог здоровья за то, что радеет об нас. Оно бы и лучше не надо, чего мы надумали, да ты того, Петр Никитич… я-то, признаться… ты бы сам обсказал, — обратился он к нему, замявшись.

— Ти-и-ше! Помолчите, братцы, прислушайтесь! — закричали в передних рядах, обращаясь к толпе, где взволнованные страсти вызывали горячий говор. У всех были раскрасневшиеся и потные от духоты лица, все говорили, и трудно сказать, слушал ли кто-нибудь, что говорил ему другой. — Тише… ти-и-ше! — понеслось и в толпе. — Молчите ужо! Слушайте! Э-э-эх, воронье! Да помолчите, не каркайте! Чтоб вас! — раздались уже более энергические восклицания, сопровождаемые бранью.

— Отстоять озеро, общественники, дело не трудное, — начал Петр Никитич. — Обсудите только все основательнее. Нам нужно теперь сделать так, чтоб озеро попрежнему осталось за вами.

— Любо бы это, дай бы господь! — послышались в ответ ему восклицания.

— И мы отстоим его.

— Похвались-ко, как ты отстоишь-то его? — спросил Бахлыков.

— Дело не мудрое! Палата не знает, что в волости есть озеро, а то бы давно отобрала его у нас и зачислили в оброчную статью. Поняли?

— Зевка бы не дала, как не понять, поняли!

— Вы составите общественный приговор, что озеро лежит среди болот и лесов, вдали от жилых мест, что оно совершенно безрыбное, так сказать бросовое, поняли?

— Это как же так! Мы всей волостью от озера кормимся, а ты из него единым словом всю рыбу выловил?

— Слушайте далее, не прерывайте!

— Ну, ну, послушаем, будь оно по-твоему, без рыбы!

— Мы скажем в общественном приговоре, — продолжал он, — что обращать озеро в оброчную статью, ввиду его непригодности, палате не предстоит надобности, так как едва ли найдутся желающие взять его в аренду. Поняли?

— Как не понять, хошь и мудрено что-то.

— Мудреного ничего нет, вы только подумайте хорошенько. Приговор мы представим в палату, и палата, убедившись из него, что озеро бездоходное, махнет на него рукой, забудет об нем, поняли?

— Оно и то… как будто дело-то подходящее…

— Сдается, будто хорошее слово-то! — заговорили в толпе.

— А ежели палата спохватится пощупать, надумает: правду ли написали, что в озере рыбы нет? — спросили из толпы.

— Что ж, вы думаете, она чиновников пошлет неводить на нем, а? — спросил Петр Никитич.

— A-a-ax-хв-xa-xa! — разразилась толпа. — Ну, это точно: наневодят! Ах, как ты любо утрафил словцом-то: наневодя-я-ят! Иной и сам замеето рыбы в невод угодит.

— Неладно чего-то надумал ты, Петр Никитич, — угрюмо отозвался старик Бахлыков среди хохота и сыпавшихся в толпе острот, вызванных последним замечанием. — Как бы греха какого не вышло, смотри! Ты даве сказал, что написать, что у нас нет озера, — боязно, неровен час, откроется фальшь — под суд отдадут! А этак-то написать, как ты говоришь, еще опаснее; на мой ум, тут уж въяве обман.