Страница 27 из 46
Высшее общество, офисы управленцев, клубы и шикарные приемы – другая сфера, где к внешнему виду предъявляются жесткие требования. В них одежда – сигнал, диплом и удостоверение. Пресловутый малиновый пиджак стал диагнозом ровно с того момента, как устарел в качестве сигнала Им может стать и вещь, и незначительная деталь. Бывают смешные случаи. Советским управленцам полюбились клубные пиджаки. Потом обратили внимание на странные взгляды западной клиентуры. Пуговицы пиджаков имели узор, указывающий на принадлежность владельца к тому или иному закрытому обществу. Особенно легко ошибиться в социальном адресе. Не ощущая особой роли деталей и скрытого языка стиля, наши малолетние модницы сильно удивятся, если им скажешь, что они таскают опознава- * тельные знаки проституток. Между тем это так: иностранцу легко принять их за путан.
Свобода учит относиться к границам неформально. Одежда перестала быть общественным барьером. Помню образ американского миллиардера в аккуратной застиранной ковбойке. Он казался не пошлым скрягой, а бунтарем. Сейчас многим по душе демократичный стиль, установившийся с легкой руки Билла Гейтса в Microsoft. В этой суперпрестижной компании работников руководящего звена видели на совещании сидящими no-сгуденчески, в потертых джинсах на полу.
Суть моды – в самораскрытии. В пределах своего пола или выходя за его границы. Отрыжка феминизма, модный стиль юнисекс (издавна известный при социализме как «подростковый») потряс еще одну нерушимую границу. Но культурологическое значение его не в действительном сближении мужского и женского, а в самом появлении, в манифестации. Ибо отныне все бродящее в сознании мгновенно закрепляется во внешнем виде и отражается на ассортименте.
В наши дни носят все. Терпимость нынешней моды – основанная, что греха таить, в том числе и на изрядном безразличии к ближнему – беспрецедентна и предоставляет каждому уникальные возможности быть уникальным.
Все это хорошо. Но если безразличие достигнет предела, то мода как способ выделиться умрет? Если скорость изменения моды возрастет, то мало-мальское единство внешнего вида станет недостижимо. А следовательно, и нарушать его, бросаясь в глаза прохожим на первой волне новой моды, не будет никакого смысла.
Так-то оно так. Но постмодернистская мода включает в себя бесконечное комбинирование, бесчисленные вариации. СЛем написал повесть о «телодвижениах». Формой прогресса человека в будущем стало изменение внешнего вида тела. Генная инженерия превратила вопрос компоновки органов в вопрос стиля, даже эстетства. Если взглянуть на видеоряд фильмов вроде «Вавилона-5», «Пятого элемента» или последние клипы Бьёрк, – то придется признать зеркало сатиры верным буквально. По мнению аме- • риканских социологов, в дальнейшем мы будем жить в цивилизации протеев, относящихся к своему поведению и верованиям, не говоря уже об одежде и внешнем виде, совершенно, по- хамелеонски.
Но авангард авангардом, а что станет с повседневной одеждой в мире свихнувшихся ориентиров?
А что стало с длинной юбкой с тех пор, как купальники превратились в узкие полоски и, наконец, исчезли совсем? Почему она не перестала скрывать тайну?
Коли одежда состоит из знаков, тб из условных- Буквальный их смысл давно выветрился из памяти человечества, остался только символический, его-то и пытаются растолковать нам модельеры. Это иероглифы языка, первичное звучание которых неизвестно, а буквальное значение вытеснилось переносным.
Раз так, в индустрии моды в случае утери ведущего стиля им становится само его отсутствие. Впрочем, и тут она ничем не отличается от остальных искусств.
Алексей Давыдов
Открытие Александра Янова
Мне давно хотелось познакомиться с творчеством Александра Янова, известного аналитика истории России, бывшего российского журналиста, покинувшего Россию не по своей воле, а ныне профессора Нью-Йоркского университета. Я слышал о его необычном, можно сказать шокирующем, взгляде на историю России от коллег-специалистов, однако все, что он ранее писал, давно разошлось и стало библиографической редкостью.
И вот вышли одна за другой его книги3* – «Тень Грозного царя» и «Россия против России». А жизнь сложилась так, что мне пришлось стать издательским редактором готовящейся рукописи его главной книги под названием «У истоков нашей трагедии. 1480-1583», которую «Сибирский хронограф» собирается издать в 2000 году. Да еoе Александр Львович попросил меня написать введение к этой рукописи. В общем, я окунулся в творчество Янова с головой, и должен сказать, что оно произвело на меня сильное впечатление. Не помню, когда мне в последний раз пришлось испытать такое ощущение свободы – и тревоги.
Конечно. Янов сделал открытие. Но открытие особого рода. Оно не просто осветило ранее неизвестные страницы эпохи Ивана III и Ивана IV, оно поставило под сомнение истинность господствующей в российской и западной историографии точки зрения на Россию, ее культуру, специфику развития. После выводов Янова и для специалиста, и для любого интересующегося российской историей встает непростой вопрос, как теперь читать исследования о России и как относиться к науке о России, сложившейся в России и на Западе за последние 400 лет? Если научное исследование заставляет ставить вопросы такого масштаба, значит оно многого стоит. В известном смысле я приравнял бы открытие Янова к результатам раскопок Шлимана.
Многие из нас, наверное, подозревали, что Россия родилась Европой. Раскопав горы мифов, Янов это доказал. Но он еше и поставил перед нами тревожный, а быть может, и роковой вопрос: почему мы так долго, столетиями верили этим мифам? Я могу с чистой совестью обещать читателю, что после книг Янова он будет думать об истории своей страны совсем не так, как думал до этого.
На самом деле, исторический переворот Янова в науке складывается, конечно, из десятков открытий и множества поверженных мифов. Выделю лишь два. Первый миф так стар, что никому уже, кажется, не приходило в голову его проверить. Речь идет об общепринятой со времен Карамзина точке зрения, что от самого ее начала Московская Русь, в отличие от европейских государств, была самодержавной.
Так думают и европеисты-западники (со вздохом) и славянофилы-почвенники (с удовлетворением), и марксисты, и их оппоненты, включая таких корифеев, как Арнольд Тойнби, не говоря уже о таких популяризаторах, как Ричард Пайпс. Янов проверил эту точку зрения – подробно, методично, опираясь на огромное число фактов эпохи основателя централизованного Московского государства Ивана III Великого (1462-1505). Проверил – и оказалось, что это миф.
Оказалось, что вышла Россия из-под векового ига обычным североевропейским государством с ограниченной монархией, государством, мало чем отличавшимся, допустим, от Дании или Швеции и куда более политически прогрессивным, нежели Литва или Пруссия. Церковную Реформацию, главное событие позднего европейского средневековья, Россия Ивана III начала первой в Европе: в обществе развернулась широкая критика всевластия церкви, возникло движение нестяжательской интеллигенции, началось изъятие монастырских земель в пользу государства. И бежали в ту пору люди не из России на Запад, а с Запада в Россию. И движение к конституционной монархии начала она тоже первой. Не случайно, конечно, что любимый герой Янова – Иван III. Либеральные реформы первого русского царя формировали в России экономические и юридические предпосылки вполне европейского рынка, его поддержка крестьянской предбуржуазии (принятие двух судебников, ограничение барщины, введение подоходного налога и Юрьего дня, переведение крестьянских повинностей ка деньги и т. д.), создание социальных институтов, несших существенный либеральный элемент (Земский собор, суд присяжных, замена наместников-«кормленщиков» местным крестьянским самоуправлением) действительно закладывали основы европеизации страны. И главное, самодержцем был он ничуть не в большей степени, чем его современники Генрих VII в Англии или зять его, великий князь Казимир в Литве. Короче, никакого самодержавия в России на протяжении всего ее блестящего, говоря словами Янова, европейского столетия между 1480 и 1560 годами, с которого начиналась наша государственная история, не было.
3
* «Тень грозного царя». М.; Крук, 1997; «Россия против России». Новосибирск: Сибирский хронограф, 1999.