На хвосте Техас

— Меня отпустили на весь вечер, па. Не хочешь, чтобы я показал тебе окрестности или что-нибудь еще?

— Почему бы тебе не показать пока окрестности тете Рыжей? А я присоединюсь к вам позже, — отозвался Митч. — Сейчас, по-моему, самое подходящее время нанести визит вежливости полковнику.

— Он всю неделю пролежит в лазарете, — сообщил Сэм. — Но мне думается, ты можешь зайти к его адъютанту. Он сидит в кабинете полковника, пока его замещает.

— Хорошо. Я так и сделаю, — решил Митч.

Он оставил их в машине и направился пешком к увитому плющом зданию администрации. Пересекая голый плац, открытый солнечным лучам, Митч обогнул небольшую группу кадетов, марширующих под надзором краснолицего сержанта. По-видимому, это были штрафники или неуспевающие в учебе. Пот струился по их напряженным лицам, стекая каплями на серую форму. Они выглядели автоматами, когда синхронно двигались строем. Однако зоркому оку сержанта их действия не казались удовлетворительными. Хриплым, нечленораздельным воплем он приказал кадетам остановиться, превратив их в застывшие, обливающиеся потом статуи. Затем, расхаживая взад-вперед перед строем и время от времени приближаясь к предполагаемому ослушнику настолько близко, что кончик его носа оказывался не далее дюйма от лица провинившегося, разразился такой грозной и оскорбительной тирадой, что даже видавшего виды Митча едва не бросило в дрожь.

Но это была хорошая школа. «Одна из самых лучших», — вспомнил он, поднимаясь по ступеням административного корпуса. Здесь были собраны сыновья самой что ни на есть элиты юго-запада, и ему удалось добиться, чтобы Сэма сюда приняли, только с помощью некоторых его высокопоставленных отельных друзей. Школа была хорошей, как можно это отрицать? Как можно возражать против строгой дисциплины одной из самых лучших частных школ, если твоя собственная юность прошла в служебных коридорных клетушках?

Определенно, Сэм никогда не возникал по этому поводу. Митч ни разу не слышал от сына ни одной жалобы на тяготы казарменной жизни.

Майор Диллингхем, адъютант полковника, вероятно, был сотворен по образу и подобию той же самой модели, что и краснорожий сержант на, плацу. Его оплывшее лицо цвета сырой говядины, казалось, колыхалось над письменным столом, не укрывавшим пузо весьма внушительных размеров. Он протянул пухлую ладонь, которая, как подумал Митч, наверное, могла до бесконечности сжиматься под нажатием его пальцев. Затем выкатился к двери и закрыл ее. При этом хилые ноги майора, казалось, вот-вот подогнутся, настолько нелепыми выглядели сапоги, надетые на нечто такое, что просто не могло служить подпорками для столь рыхлого тела.

Усевшись вновь, Диллингхем удостоил Митча пристальным, проницательным взглядом, если, конечно, так можно было сказать, поскольку его глаз почти не было видно — их практически полностью закрывали заплывшие жиром веки.

— Мистер Корлей, — выдохнул он с присвистом. — Мистер Корлей! Мистер Митчелл Корлей!

Молча глядя на него, Митч ждал. Он словно учуял здесь что-то еще, кроме слабого аромата талька и тяжелого запаха выделений нездоровых почек.

— Вот только что нечто всплыло, мистер Корлей. Такое, что нуждается в объяснении, хотя, на мой взгляд, их просто не может быть. Я собирался обсудить это с полковником, и мне придется это сделать. Боюсь, другой альтернативы просто нет. Но услышав, что вы сегодня собираетесь навестить Сэмюеля... Он прекрасный юноша, мистер Корлей, один из наших лучших воспитанников...

— Мне это известно, — прервал его Митч. — А вот чего не знаю, так это к чему вы клоните и когда перейдете к самой сути.

Такое заявление, казалось, ошарашило адъютанта. На это оно и было рассчитано. Митч всегда считал, что атака — лучший вид защиты. Он небрежно откинулся на спинку стула, пока майор, пыхтя, приходил в себя.

— Это, уф, пришло с сегодняшней почтой, мистер Корлей. Адресовано, разумеется, полковнику, но раз уж я временно его замещаю... Я... Мне трудно это понять, просто невозможно понять!

— Продолжайте, — холодно проронил Митч. Но он знал, что беда уже не за горами. — Я человек дела. Надеюсь, вы тоже?

Майор пережил еще один шоковый момент. Затем со злорадным блеском, едва различимым в заплывших щелках глаз, вытащил конверт из ящика стола и послал его по столешнице. Митч открыл конверт.

Внутри оказалась фотокарточка, вернее, одна из многочисленных ее копий, явно изъятая из полицейского досье — лицо женщины анфас и в профиль. На обратной стороне был перечень ее «подвигов» — шестнадцать арестов и шестнадцать приговоров, и все за одинаковые преступления.

Имя было написано правильно. Эта женщина всегда им пользовалась, не пытаясь укрыться вымышленным, — миссис Митчелл Корлей!

Глава 9

Форт-Уэрт...

Там, где начинается Запад.

Принимайте здесь все как есть, и местный люд окажет вам ту же самую услугу. Одевайтесь, как вам нравится. О вас никогда не будут судить по одежде. Этот неряшливо одетый малый в сапогах и помятых джинсах стоит на самом деле сорок миллионов баксов! Делайте все, что вам заблагорассудится. Поступайте так, как вам диктует совесть. Вот только не стоит переоценивать свою значимость.

Соседний Даллас пустил было злой слушок о своем сопернике. Форт-Уэрт, мол, это такая глушь, что по его улицам при лунном свете рыщут в поисках добычи пантеры. Тогда Форт-Уэрт без колебаний окрестил себя Пантерным городом и объявил ложь святой правдой.

На улицах есть пантеры — это уж точно! Детишкам ведь надо с кем-то играть, не так ли? Кроме того, эти кошки выполняют весьма полезную службу. Каждое утро их сгоняют к текущей на запад реке Тринити, где они и опорожняют свои мочевые пузыри в поток, который снабжает питьевой водой Даллас.

Вот, возможно, в чем кроется причина, почему у людей в Далласе случаются заскоки. Несколько глотков мочи пантер, и вскоре им начинает казаться, что и они ничем не хуже прочих нормальных людей.

Митч с Тидди прибыли в Форт-Уэрт за месяц до рождения сына. И он, как она того желала, стал вести домашнее хозяйство.

Митч чувствовал себя вынужденным временно пойти на это под давлением обстоятельств. Заработок Тидди намного превышал его, а семья из трех человек нуждается в очень многих вещах для нормальной жизни. Митч не мог в столь ответственный для жены период вступать с нею в споры ради удовлетворения своего мужского тщеславия. Кроме того, понимал, что если начнет сам содержать семью, то станет требовать от нее не тратить лишнего, довольствоваться самым необходимым.

Проживая до женитьбы в меблированных номерах за счет отеля, он имел самое смутное представление о расходах, связанных с ведением домашнего хозяйства и содержанием жены, да еще такой жены, как Тидди, и хозяйства, руководимого ее прихотями, капризами. Не узнал он этого и потом, пока Тидди сама делала все покупки, платила по счетам, и всегда принимала часть его заработка, которую он ей выделял, со словами «вполне достаточно». Но теперь до Митча стало постепенно доходить, что Тидди транжирила деньги понапрасну, и это выливалось в огромные суммы.

Она должна была иметь все самое лучшее: еду, напитки, мебель, тряпки, жилье. Но это было еще только начало. Тидди могла заплатить за платье сто долларов и, раз надев, больше его не носить. Покупала новые украшения, затем решала, что они ей не подходят, и сбывала их за гроши. Позволяла себе в высшей степени экстравагантные, с точки зрения Митча, выходки: например, приобретала дюжину шелковых пижам, а затем морщила нос и говорила, что они ей не идут.

Иногда Митчу даже приходила дикая мысль, что Тидди ненавидит деньги, чувствует себя виноватой, когда они у нее есть, и делает все, чтобы избавиться от них как можно скорее.

«Вскоре положение должно в корне измениться, — убеждал он себя. — После рождения ребенка вся эта блажь, связанная с беременностью, выскочит из ее головы, и Тидди быстро начнет приходить в норму».