Белый отель

Восхищенная этой аналогией, она рассмеялась. После прекрасной долгой утренней прогулки среди деревьев и полевых цветов священник и корсетница решили перекусить в весьма неплохом трактире, расположенном на берегу озера за много миль от какого-либо жилья. Вынося бутерброды с сыром к столикам, расставленным прямо на берегу, они наткнулись на* Фогеля и Болотникова-Лескова и почувствовали себя обязанными присоединиться к ним, хотя ни те, ни другие не испытывали от этой встречи никакого удовольствия. Болотников-Лесков пустился в политические разглагольствования и набрал уже слишком большую инерцию, чтобы остановиться. Проблема, разъяснял он (пока мадам Коттен грустно улыбалась, а ее взгляд рассеянно блуждал по озерной глади), состоит в том, что его партия наилучшим образом подходит для масс, но массы, к сожалению, не в состоянии этого понять. Он выражал опасение, что бомба окажется единственным решением вопроса.

От орлиного взора Фогеля не ускользнуло то, что у священника подрагивает рука, когда тот поднимает стакан со сливовым соком; он также отметил красноту его лица. Юридический опыт подсказал ему, что священника отправили на отдых для того, чтобы тот немного «просох». Корсетник-мужчина и корсетница-женщина быстро покончили со своими бутербродами и извинились за то, что так поспешно покидают сотрапезников. Они сказали, что хотят успеть обойти вокруг всего озера.

Юные любовники ссорились вторично, и на сей раз более серьезно. Он ревниво допрашивал ее о том, что у нее бывало в постели с мужем, и это ее раздражало – ведь все было так давно и так несущественно. В этом споре впервые обнаружилась его незрелость; до тех пор небольшая разница в возрасте казалась совершенно незначительной. Она даже никогда ее прежде не замечала. Но теперь, из-за его ребяческой вспышки ревности к умершему, разница в возрасте оказалась заметна уж слишком сильно. Из-за этого она стала раздражаться и по другим поводам – например, мерзкими турецкими сигаретами, которыми он непрестанно дымил, наполняя комнату прогорклым запахом и, вне всякого сомнения, навсегда губя ее певческий голос.

Конечно, в конце концов все стало даже еще очаровательней, чем прежде. Соединившись в любовном объятии и глядя в глаза друг другу, они не могли поверить, что только что обменивались враждебными словами. Но чтобы показать, что он для нее значит куда больше, чем муж, ей пришлось совершить нечто непривычное – взять в рот его пенис. Она испытала потрясающую степень близости, оказавшись с глазу на глаз с этим роскошным тюльпановым бутоном, с этим пышущим жаром, словно бы дымящимся монстром, на самом конце которого—в углублении – поблескивала, однако, прозрачная, как роса, капелька. Взять его в рот казалось столь же невообразимым, как позволить войти в себя бычьему члену. Но, боязливо прикрыв глаза, она сделала это, лишь бы доказать, что его она любит больше, чем мужа. И это не оказалось неприятным, более того – это настолько не было неприятным, что она, недоумевая, стискивала его губами, ласкала языком и сосала, так что он наливался у нее во рту еще большей силой, пока наконец брызнувшая из него струя не ударила ей в гортань. Обуреваемый ревностью, он поносил ее мерзкими словами, которые возбуждали ее весьма необычным образом.

Это по-новому взволновало их, как раз тогда, когда они полагали, что новизна уже себя исчерпала. И, в нарушение всех общеизвестных норм, примерно в это же время в груди у нее снова появилось молоко – так нескончаемо долго приникал он к ее соскам.

Когда они спустились к обеду, ей казалось, что груди у нее вот-вот лопнут. Они наслаждались жизнерадостным шумом, смехом постояльцев, беготней официантов, искрометностью цыганского оркестра, ароматом блюд; ее переполненные груди, подпрыгивавшие под шелком, когда она проходила между столов, восторгались всем этим. Атмосфера белого отеля была восстановлена. Время все излечило. Жизнерадостность воскресла. Цыгане обнаружили среди постояльцев итальянского скрипача, игравшего в одном из прославленных оркестров; он был несравненно лучше погибшего собрата по профессии, так что они, хотя и скорбели по своему товарищу, от души радовались великолепным звукам, рождаемым ими, ибо вызов, брошенный им новым музыкантом, заставил их скромное мастерство подняться к новым высотам.

Кое-кто из постояльцев уехал, и метрдотель получил возможность предложить молодым влюбленным новый, более просторный стол. Они сели обедать с мадам Коттен и священником. Те, проведя весь день на солнце и свежем воздухе, пребывали в безмятежном, приподнятом состоянии духа. Краснолицый старик поощряюще и одобрительно взмахнул рукой, когда молодая женщина расстегнула лиф платья, объяснив, что груди у нее переполнены и болят. Он посочувствовал, потому что его мать страдала тем же самым, когда была помоложе. Юноша, салфеткой вытерев с губ красное вино, наклонился, чтобы взять в рот сосок, но прежде, чем он успел это сделать, молоко ударило струей, попав на скатерть. Женщина пунцово покраснела и рассыпалась в извинениях, но отец Марек и мадам Коттен рассмеялись, отвергая их, а официант подбежал и вытер лужицу своим белым полотенцем, оставив лишь крохотное пятнышко. Он спросил, не надо ли заменить скатерть, но все сказали, что в этом нет необходимости – ведь это всего лишь безобидное молоко. Молодая женщина заметила, как задумчиво смотрел священник на ее полную грудь, которую сосал ее любовник. Он поигрывал стоявшим перед ним стаканом с водой, скрытно мечтая о чем-нибудь покрепче. Она спросила его, не согласится ли он взять другую грудь и пососать из нее.

– Вы в самом деле не против? – сказал старый священник, тронутый и польщенный.– Не могу не признать, что это весьма соблазнительно.

Он взглянул на мадам Коттен, которая улыбнулась ему в знак согласия.

– Так оно и есть! Да! И потом, мы так много прошли пешком.

Она осушила бокал вина и налила себе еще один.

– Это пойдет вам на пользу. Вода не напиток для мужчины!

Он все еще был полон смущения и сомнений.

– Я действительно этого хочу, – сказала молодая женщина.– Пожалуйста.

И юноша отнял рот от набухшего соска, чтобы сказать:

– Пожалуйста, соглашайтесь. Честное слово, для меня этого слишком много.

Священнику не потребовалось дальнейших приглашений, и вскоре он, донельзя довольный, усердно сосал другую грудь. Молодая женщина откинулась на спинку стула, не менее довольная и успокоенная, и стала гладить густые кудрявые волосы своего возлюбленного и жиденький пушок на голове у священника. Она заметила, что макушка у него загорела на солнце. Поверх их голов она улыбалась тем, кто сидел за соседним столом, – пекарю, его жене и двоим ребятишкам. Они потягивали воду из стаканов. Пекарь долгие годы копил деньги на эту поездку, но все же не мог позволить себе ничего из ряда вон выходящего. Тем не менее он улыбнулся в ответ обуреваемому жаждой квартету.

– Я их не осуждаю, а вы? – обратился он к жене и детям.– Если вы в состоянии позволить себе это, почему не наслаждаться, пока можете?

Зависть, снедавшая его жену, поугасла благодаря аромату жареной утки, блюдо с которой как раз в это мгновение поставили перед ней, и она сдержала едкое замечание, готовое было сорваться у нее с языка, заметив просто:

– Что ж, это прекрасно, когда все вокруг веселы и довольны.

И в самом деле, во всем просторном обеденном зале нельзя было увидеть ни одного печального лица. Казалось, что все одновременно решили, что этот вечер должен возместить им уныние предыдущих обедов. У официантов праздничное настроение выражалось по-своему: они сновали между столов, слегка подпрыгивая в такт музыке и делая вид, что жонглируют подносами. Даже дородный шеф-повар оставил свои печи, чтобы пойти взглянуть, в чем причина всеобщего веселья. Его шумно приветствовали, и он ухмылялся в ответ, утирая пот, струившийся по его круглому лицу. Мадам Коттен встала, прошла через весь зал и вручила ему свой пустой бокач. Она указала ему на друзей, полностью поглощенных своим занятием, и потянула его за рукав, Смущенный и упирающийся, он все же позволил протащить себя через зал, ухмыляясь так широко, что видна была брешь в том месте, где у него отсутствовал зуб. Пока мадам Коттен тянула его к своему столу, все подбадривали его, крича и топая ногами. Женщина с обнаженной грудью улыбнулась и кивнула застенчиво ухмыляющемуся великану, после чего нежно отстранила любовника от своего соска – священник же продолжал умиротворенно сосать, даже не замечая, какие забавные вещи происходят с ним рядом. Молодой человек, вокруг губ которого осталось белое кольцо, улыбкой выразил свое полное согласие, и шеф-повар, ссутулившись, осторожно захватил набухший сосок между большим и указательным пальцами и стал сцеживать из него молоко, подставив бокал. Когда тот наполнился, он торжественно его поднял и одним большим глотком выпил сладкую жидкость. Под благодарственные замечания по поводу его поваренного искусства он, ухмыляясь, прошествовал обратно на кухню, и вращающаяся дверь запахнулась за ним.