Путь Людей Книги

7

Дорога из Вьерзона в Шатору — ровный, по обеим сторонам обсаженный старыми каштанами тракт — была забита движущимися навстречу нашим путникам телегами, дилижансами, пешими и конными. Все держали путь на север, к Орлеану. Маркиз велел остановить карету и вышел узнать, в чем дело. Вернулся он сильно взволнованный. Это гугеноты с юга направлялись через Париж в Нидерланды. Побросав принадлежащие им дома, мастерские, все свое добро, они двинулись на поиски нового отечества. Говорят, королевские чиновники поставили ультиматум: либо гугеноты немедленно переходят в католицизм, либо покидают страну. Таким способом Франция избавлялась от своих лучших ремесленников, богатых мещан, образованных людей — только потому, что те были другого вероисповедания.

— Похоже, за этим последует какой-нибудь закон, — заметил, глядя в окошко, Берлинг.

Маркиз подумал о своей старой одинокой матери. Что с нею теперь будет? Неужто и ее заставят переменить веру? Неужто посмеют? Он вдруг почувствовал солидарность с этими тянущимися на север толпами, И положил руку на грудь, туда, где глубоко под одеждой спрятан был амулет. Маркиз гнал прочь мысли, которые могли бы его отвлечь от Книги, Дом, мать, труды Кальвина, которые зимой после ужина она ему читала, поскольку отца никогда не бывало дома. Слова, которые она произносила, лишь отчасти внятные детскому уму, как-то упорядочивали мир — только дети способны оценить, сколь важен такой порядок. Правдолюбие, скромность, труд, смирение, четыре стены, защищающие от хаоса и шума внешнего мира. Маркиз закрыл глаза, будто хотел отыскать под веками те давние вечера. Но там, внутри, была сейчас только Книга.

Гош первым увидел с козел замок господина де Шевийона в Шатору и был восхищен его гармонией и красотой. За высокими воротами ему открылось пространство, в котором, кажется, невозможно было найти изъян. С геометрической точностью распланированные сады, уступы террас, покрытые яркими цветочными коврами всевозможных оттенков: от белого, розового и темно-красного до синего, индиго и фиолетового, фигурно подстриженные кусты, между которыми белели статуи. Гош загляделся, разинув рот. По этому чудесному парку они ехали добрых четверть часа.

Хозяин встречал их на ступенях, ведущих в дом. Когда он увидел Маркиза, подбородок его задрожал. Они бросились друг другу в объятия.

Господин де Шевийон был гораздо старше, чем представлялось Веронике. Он не носил парика, и по контрасту с совершенно белыми редкими волосами его иссеченное морщинами лицо казалось темным. Маленький, щуплый, он нетвердо стоял на ногах — странно было, как ему удается не упасть.

После приветствий и обмена любезностями гости разошлись по отведенным им покоям. Отдельная комната ждала и Гоша.

Едва Вероника расположилась у себя, ей пришло в голову, что Шевийон не мог знать, сколько приедет человек и какого пола. Однако ее комната явно предназначалась женщине. На кровати под красивым алым балдахином, поддерживаемым столбиками из грушевого дерева, лежала шелковая ночная сорочка. В фарфоровом тазу поблескивала вода со свежими лепестками роз. На мраморной полке стояли баночки с наилучшей душистой пудрой и помадой для волос. Веронике чудилось, что она попала в сказочный дворец. Никогда еще ей не доводилось жить в такой роскоши.

На стене против кровати висела большая, написанная маслом картина, изображающая святую Магдалину. Остальные стены были затянуты гобеленами со сценами из Ветхого Завета. Огромные окна выходили в дивный сад, которым они недавно восхищались. Над камином висело большое венецианское зеркало, наклоненное под таким углом, чтобы в нем отражалась целиком вся комната. Еще там стоял маленький секретер черного дерева и комод, тоже из какой-то благородной древесины. Вероника обнаружила и свои сундуки с вещами. Должно быть, их принесли, пока они здоровались на лестнице.

Глянув в зеркало, она заметила, как осунулась за эти несколько дней пути. Не сводя глаз со своего отражения, начала раздеваться. Платье упало на пол, точно стеснявшая движения скорлупа, и Вероника увидела свое нагое белое тело. Она решила умыться, и прикосновение холодной ароматной воды доставило ей наслаждение, словно ласка отсутствующего любовника.

Во время роскошного ужина, на который было подано множество рыбных блюд и несколько видов салатов и пирогов, мужчины беседовали о политике, в основном об исходе гугенотов. Вероника к разговору не прислушивалась. Она изучала яства, показавшиеся ей едва ли не волшебными, а затем ее внимание привлек прислуживавший за ужином лакей, негр. Она впервые видела вблизи чернокожего человека. На секунду ее рука и рука слуги оказались рядом на белоснежной скатерти. Веронике почудилось, будто ее кисти там нет, будто белой руке отказано в праве на существование. Она украдкой оглядела негра с головы до пят. Камлотовые панталоны и белые шелковые чулки туго обтягивали мускулистые ноги. Он выглядел как изваяние в парке — холодный и величественный, красота во плоти.

Взгляд Вероники перехватил Маркиз; она почувствовала себя девчонкой, получившей нагоняй за излишнее любопытство. И сообразила, что не слышала ни слова из того, о чем говорили за столом.

— Когда мы вернемся во Францию, я, пожалуй, всерьез займусь политикой, — заявил Маркиз, завершая свои рассуждения.

— Как вам показался мой дом? — обратился к Веронике господин де Шевийон. — Комната вас устраивает?

Вероника абсолютно искренне выразила свое восхищение дворцом, гобеленами, комнатой и парком. Ей здесь понравилось все.

— В таком случае, сударыня, я с охотою покажу вам кое-что еще, весьма необычное. Всем покажу, — добавил он, — но только после ужина.

Первым дал знак, что отужинал, Берлинг, попросив у сидящих за столом позволения «нюхнуть табачку». Шевийон тотчас встал, взял канделябр и осветил скрытую до тех пор темнотой стену.

Пламя свечей вырвало из темноты просторный ландшафт и грозовые тучи на горизонте. Казалось, что отворилось спрятанное в стене окно, и видно стало вечернее небо, застывшее в ожидании грозы. Слева от смотрящего, на переднем плане, был грот. Его нутро терялось во мраке. У входа в пещеру стояла стройная, легкая женщина в светлом платье, необычайно бледная. Можно было подумать, что она спит; так выглядят лунатики: полузакрытые глаза, спокойное, но ничего не выражающее лицо. В тонкой руке женщина держала веревочку или, вернее, нить, на которой привязан был лежащий у ее ног дракон. Возможно, ему надлежало наводить страх, но что-то в его позе и облике, в том, как покорно он опустил голову, заставляло скорее видеть в нем пса. Несмотря на когти, перепончатые крылья и длинный колючий хвост, драконом он был лишь по названию, а на самом деле напоминал домашнюю, пожалуй, даже хворую животину. И нить, связывавшая его с рукой женщины, не столько была символом неволи, сколько говорила о послушании, добровольном подчинении и преданности. Со стороны густого леса в правой части картины к пещере приближается рыцарь на громадном белом коне. Поднятое забрало открывает его юное, но суровое лицо. Глаза, пышущие гневом, еще не знающие бритвы щеки. Юноша поднимает копье и вонзает в глотку дракона. Капли темно-красной крови орошают песок. Дракон в агонии еще пытается раскинуть крылья, и тогда на них, точно на спинке огромной божьей коровки, видны становятся круглые отметины.

Картина производила впечатление незаконченной. Казалось, что изображенная на ней сцена не может завершиться таким образом, что где-то рядом есть ее продолжение. Из-за этой незавершенности, из-за отсутствия финала, который хотелось увидеть, картина потрясала зрителя.

— Кто это? Святой Георгий? Почему она позволяет ему убить бедного зверя? — шепотом спрашивала Вероника.

— Да, это святой Георгий, а это принцесса, которую, как гласит легенда, дракон похитил и заточил в пещеру. В образе дракона Георгий убивает зло и греховность мира.