Тьма сгущается

Торжествующий вопль Корнелю мог бы сорваться с губ древнего воителя:

— За короля Буребисту! За Сибиу!

На сей раз ему удалось нанести врагам державы тяжелый удар.

Альгарвейские офицеры, заходившие в портновскую мастерскую Траку, через одного при взгляде на Талсу заявляли: «Тебе повезло, что в живых остался, парень». Всякий раз приходилось вежливо кивать и бормотать что-то вроде: «Да, знаю, знаю…»

На самом деле Талсу вовсе не был уверен, что рад был остаться в живых. Рана в левом боку мучила нещадно. При ходьбе юноша волей-неволей скрючивался в три погибели. Сидя — ерзал на месте, пытаясь устроиться поудобнее. Но положения, при котором боль проходила вовсе, он так и не сумел отыскать. Если верить целителю, оно найдется еще нескоро… если вообще найдется.

Но гораздо труднее было сохранять спокойствие, зная, что альгарвейцы имели в виду не то, что юноше посчастливилось выжить после ранения. Посчастливилось ему в том, что оккупационные власти не схватили его, не привязали ко столбу, не завязали глаза и не расстреляли.

Один из офицеров Мезенцио так и вовсе поводил пальцем перед носом у Талсу:

— Тебе повезло, что военный комендант здешнего округа — добрый старикан, который предпочитает не делом заниматься, а ухлестывать за своей молоденькой пассией. Большинство из наших… — И он многозначительно провел пальцем по горлу.

— Ну да, я самый счастливый парень на свете, — согласился Талсу.

К тому времени он повторил эти слова уже столько раз, что прозвучало убедительно. Альгарвейский капитан заткнулся и ушел.

Но по какому праву рыжики могли брать любую приглянувшуюся девушку? По какому праву затеяли драку с тем, кто взялся защитить их жертву? По какому праву готовы были зарезать любого, кто взялся окоротить их разгулявшуюся похоть?

«По праву завоевателя » — так отвечали они. Тот альгарвеец, что ранил Талсу, начертал свой ответ острием ножа — и это сошло ему с рук. У Талсу не нашлось столь же впечатляющих контраргументов.

— Ну, отец, я еще не скоро смогу искать неприятностей на свою голову, как раньше, — заметил он тем вечером, когда Траку закрыл лавку.

Старый портной хотел было хлопнуть сына по плечу, как в былые времена, — и застыл с поднятой рукой. Любой толчок отзывался в теле Талсу болью.

— Да лучше бы искал, — буркнул Траку.

— Я бы тоже лучше искал, чем нашел, — ответил Талсу, — но что сделано, то сделано. Камни ворочать и мешки таскать я еще долго не смогу, но орудовать иглой и ножницами ты меня сам учил, так что обузой не стану.

— Когда-то я, как любой отец на моем месте, надеялся, что из тебя получится нечто большее, чем простой портной, — ответил Траку, задвигая засов. — Но выше головы не прыгнешь, а выше сословия не поднимешься, и я рад, что ты доволен своей долей. — Ничего похожего Талсу не говорил, но, не успел он напомнить отцу об этом, как Траку продолжил: — И если ты не против, мы могли бы сосватать тебе невесту нашего сословия, да так легко! — Он прищелкнул пальцами.

Талсу покраснел.

— Правда, что ли?

— Ну да. Гайлиса, знаешь, на тебя всегда поглядывала, а уж теперь, когда ты на рыжиков набросился, чтобы ее защитить сам догадайся от чего, она просто решила, что на тебе свет клином сошелся.

Губы Талсу тронула легкая улыбка.

— Я заметил. С тех пор, как меня порезали, она зачастила к нам, правда?

— Есть немножко, — серьезно подтвердил отец. — Милая девочка. И очень славная — а это в конечном итоге поважней будет, хотя в молодые годы об этом не думаешь. Она тебе очень благодарна. — Он покивал, соглашаясь со своими словами. — И не забывает об этом. Так сытно мы не ели с довоенных времен. Так что если решишь, что иголка с ниткой, ножницы с лентой да портняжные чары тебе не по душе — можешь в бакалейщики податься.

— Ну, это еще не скоро решать, — заключил Талсу. Из кухни потянуло чем-то необыкновенно аппетитным. Юноша улыбнулся. — На голодное брюхо плохо думается. Голубцы — или меня нюх подводит?

— Ноги тебя подводят, а нюх в полном порядке. — Отец протянул руку, помогая юноше встать. — По лестнице сможешь подняться?

— Справлюсь, — ответил Талсу. — Уже не так сильно болит.

Спускаясь по лестнице, а особенно поднимаясь, приходилось сильней, чем при ходьбе, напрягать заживающие мышцы. Получалось с трудом. Болело уже не так сильно — но все еще болело.

Однако юноша справился, всего лишь пару раз скрипнув зубами. Дело определенно шло на поправку — поначалу от боли его скрючивало пополам на каждой ступеньке. А пару дней назад он споткнулся на лестнице и упал. Тогда ему показалось, что он разбился на тысячу кусков, и Талсу пожалел, что этого не случилось: так больно не было с той минуты, как его ранили.

Усаживаться за стол тоже приходилось с опаской. Когда Талсу примостился на табурете и перевел дух, боль начала отступать — не ушла совсем, но ослабла. Аушра поставила перед братом полную миску дымящихся голубцов. Талсу тут же взялся за еду. Уксус и мед придавали остроты пресным капустным листьям, в которые была завернута начинка из фарша с овсянкой.

— Вкусно! — восторженно пробурчал он с набитым ртом. — Спасибо!

— Не меня благодари, а свою подружку, — ответила сестра. — Это она добыла для нас бараний фарш и мед.

— Моя подружка?.. — эхом отозвался Талсу. — Да… наверное…

Отец откашлялся. Мать только улыбнулась. Сестра расхохоталась в голос.

— Конечно, твоя, олух ты этакий! — выпалила Аушра. — Не меньше «твоя», чем тебе хочется.

Траку говорил, в сущности, то же самое, однако в женских устах слова отчего-то прозвучали более веско. (Хотя представить себе Аушру молодой женщиной, а не пронырливой настырной девчонкой тоже затруднительно.)

— Ну, может быть… — пробормотал Талсу.

— Не может быть, а точно. — Это вступила в разговор матушка. Голос Лайцины прозвучал на редкость уверенно.

Траку покашлял снова.

— Я парню вот что сказал: хочешь — иди, как я, по портновской линии, а хочешь — по бакалейной. Аушра, передай-ка мне кувшин с вином.

У Талсу запылали уши.

— Послушайте, — взмолился он, — а вам не кажется, что обсуждать чужую личную жизнь неприлично?