Страница 12 из 60
А потом Добрых Мужей и Жен, числом более двух сот, французские сержанты грубо приволокли на крутой склон, отделявший замок Монсегюр от поля, которое с тех пор называли Полем Сожженных. Раньше, по крайней мере в Лаворе, холокост бывал еще страшнее. Однако народная традиция и история согласны в том, что «костер Монсегюра» превосходит по значению все прочие, ибо никогда жертвы не поднимались на него с такой готовностью. Его не сооружали, как в Лаворе, Минерве или Ле-Кассе, в грубом опьянении победой. Две предшествующие недели перемирия превратили его в символ как для гонителей, так и для гонимых. Таким символом стал и замок Монсегюр, столь странный по архитектуре, что скорее казался святилищем, чем крепостью. В течение многих лет он возвышался над Югом подобно библейскому ковчегу, где в тиши горных вершин катарская церковь продолжала свое поклонение духу и истине. Теперь, когда достопочтенного епископа Бертрана Марти и все его духовенство, мужчин и женщин, предали огню, показалось, что, хотя духовное и вещественное сокровище церкви спасено, суровое сияние, озарявшее сопротивление Юга, угасло с последними углями этого гигантского костра.
На этот раз я согласен с Пьером Бельперроном, который, рассказав о падении Монсегюра, пишет: «Взятие Монсегюра было не более чем полицейской операцией крупного масштаба. Она имела лишь местный отзвук, да и то преимущественно в среде еретиков, главным прибежищем и штаб-квартирой которых был Монсегюр. В этой крепости они были хозяевами, могли безопасно собираться, советоваться, хранить свои архивы и сокровища. Легенда по праву сделала из Монсегюра символ катарского сопротивления. Однако она оказалась неправа, делая из него также и символ лангедокского сопротивления. Если ересь часто и переплеталась с борьбой против французов, то символом последней может быть только Тулуза».
В ночь накануне капитуляции на заснеженной вершине Бидорты вспыхнул яркий огонь. Но это был не костер инквизиции, а символ торжества. Четверо катаров дали знать остававшимся в Монсегюре и готовившим себя к смерти «совершенным», что Мани (романское название Грааля) спасен…
…Ровно через год, в марте 1245-го, все четверо ушли из жизни, прыгнув в пропасть, там же, недалеко от Монсегюра.
Катары стремились уйти из этого мира через ритуальное самоубийство («эндур»).
«Их учение разрешало добровольную смерть, но требовало, чтобы человек расставался с жизнью не из-за пресыщения, страха или боли, но ради полного освобождения от материи» (Ран О. Крестовый поход против Грааля. М., 2002. С. 109; Beguin A. La Quete du Saint Graal. Paris, 1958. P. 77.).
«Смерть… была глубоко осознанным самоубийством. Если человек в тот момент, когда говорил мгновению: – Остановись, ты так прекрасно!», – не разрывал союза с Мефистофелем, дальнейшее земное существование теряло смысл. За этим стояло глубокое учение: освобождение от тела сразу же дарует высшую радость – ведь радость тем выше, чем менее она связана с материей, – если человек в душе свободен от скорби и лжи, властелинов этого мира, и если может сказать о себе: «Я жил не напрасно».
«Что значит „жить не напрасно“ по учению катаров? – спрашивал Ран, и сам отвечал:
Во– первых, любить ближнего как самого себя, не заставлять страдать брата своего и, насколько возможно, приносить утешение и помощь.
Во– вторых, не причинять боли, прежде всего, не убивать.
В– третьих, в этой жизни настолько приблизиться к Духу и Богу, чтобы в смертный час расставание с миром не печалило тело. Иначе душа не найдет успокоения. Если человек жил не напрасно, творил только добро и сам стал добр, то «совершенный» может сделать решительный шаг, говорили катары» (Ран О. Крестовый поход против Грааля. М., 2002. С. 110; См.: Lot-Borodine M. Trois essais sur Ie Lancelot du Lac et la Quete du Saint-Graal. Paris, 1921. P. 39—42.).
В минуту смерти душа катара не должна чувствовать никакой боли, иначе «там» она будет так же страдать от нее, как и в мире. Если человек любит ближнего как самого себя, он не может причинить ему боль, боль разлуки. Боль, причиненную другому, душа будет искупать, странствуя от звезды к звезде («по уступам чистилища», – как сказал бы Данте), постоянно откладывая воссоединение с Богом. Уже предчувствуя Бога, она – душа – еще болезненнее будет ощущать отлучение от него (Ран О. Крестовый поход против Грааля. М., 2002. С. 110—111.).
Катары предпочитали применять один из пяти способов самоубийства. Они могли принять смертельный яд, отказаться от принятия пищи, вскрыть себе вены, броситься в страшную пропасть или лечь зимой на холодные камни после горячего купания, чтобы получить смертельное воспаление легких. Эта болезнь была для них чревата бесспорным летальным исходом, ведь больного, желающего умереть, не могут спасти самые лучшие врачи.
«Катар всегда видел перед собой смерть на костре инквизиции и считал этот мир адом» (Ран О. Крестовый поход против Грааля. М., 2002. С. 111; Marx J. La legende arthurie
Перед смертью катар читал сочиненную им же накануне добровольного ухода из жизни «молитву»:
«Если Бог обладает большей добротой и пониманием, чем люди, не должны ли мы в том мире приобрести все, чего так страстно желали, к чему стремились с жестоким преодолением себя, с упорной силой воли и… с неслыханным героизмом?
Мы искали слияния с Богом в Духе и нашли его. Предел желаний человека – Царство Небесное, то есть жизнь после смерти» (Ран О. Крестовый поход против Грааля. М., 2002. С. 111.).
С этой молитвой катар уходил в мир иной, уходил с чистой душой, окрыленный…
История катаров-альбигойцев, альбигойские войны, штурм Монсегюра, таинственое спасение четырех «совершенных», – все это известно давным-давно. Но большинство из исследователей были знакомы с альбигойской историей лишь по вторичным источникам, мало кому удалось побывать в далеком Лангедоке. Счастливое исключение – Отто Ран, немецкий археолог, историк и талантливый литератор, способный доступно и небанально излагать свои мысли. Но что самое главное – он был поклонником идей учения катаров, даже в структуре «Аненербе» он смог увлечь своими идеями коллег и сколотить вокруг себя кружок нео-катаров, исповедующих те же принципы, что и их предшественники – осажденные крепости Монсегюр.
Кто вы, Отто Ран?
Я ощутил легкое дыхание твоего гения.[5]
Нашел ли он святой Грааль,
…
Священный преступив рубеж,
Вернулся ли он в Мунсальвеш.
Отто Ран родился 18 февраля 1904 года, в крошечном городке Михельштадт, что в Южной Германии. Окончив в восемнадцать лет классическую гимназию, он изучал юриспруденцию, философию, историю в стенах одного из германских университетов…
…1926 год, позади историко-филологический факультет, Отто оставлен при университете для подготовки к получению профессорского звания, намеревался писать диссертацию об известном прованском трубадуре Гийо, авторе поэмы о священной чаше Грааль. (Именно на основе утерянной ныне поэмы Гийо создал своего «Парцифаля» адепт тамплиеров Вольфрам фон Эшенбах 1170—1220; Ран знал ее наизусть.)
Когда Отто Ран впервые взял в руки «Парцифаль» Вольфрама фон Эшенбаха, и впервые прочитал его от корки до корки, он заметил удивительное сходство с именами и названиями мест в южной Франции, предположив, что «Мунсальвеше» (Munsalvaesche), замок Грааля в «Парцифале» (Рихард Вагнер назвал его Монсальват – Montsalvat), – не что иное как катарская крепость Монсегюр (Мунсальвеше – португальское название, в переводе на французский язык – Монсегюр.). В работе Эшенбаха он почувствовал влияние поэзии катаров на автора. Но Ран не остановился только на страницах Вольфрама фон Эшенбаха, он пошел дальше.
5
Уланд Людвиг (1787—1862) – немецкий поэт.