Хрупкое

— Расскажи, как ты меня любишь, а? — просит она, все стараясь поймать его взгляд.

— Не умею я, Наталь. — Он гладит ее руку, смотрит непонятно куда. — Но, может, научусь, а? — Ответа не ждет. — Где только я не учился и чему. Вроде как учусь, значит, вперед иду. Черта с два! Но теперь сознательно, пойми. Сколько я этого дерева за свою жизнь переварил, сколько его в лесу гнить осталось. Техникум кончу и лес буду садить. А может, в лесники с тобой вместе пойдем, а? У мужика должно быть дело, понимаешь? Я ведь деревенский. Валенок, конечно. Столько лет потерял. Ага, только теперь понял, не просто жить, но думать и жить. Понимаешь?

Понимает она, конечно. Деревенский он, рубахи каждый день меняет. Вскакивает полшестого, надевает спортивный костюм, бежит пять километров, соседи смеются, когда увидят, перед работой на комбинате принимает душ, в бане ему кажется грязно, со всеми. После работы идет в техникум. В выходные с утра занимается в библиотеке, опять бежит, душ принимает в общежитии, только после этого домой. Вот пусть и идет в свое общежитие, там и думает, и живет, или наоборот.

Наташка не ложится, сидит у чемоданов, перед телевизором, как на вокзале. Ну хоть бы раз он ее спросил, чего она-то хочет. Не знает Наташка, чего хочет. Такой жизни, как у родителей? Конечно, нет, хоть раньше у них все было по-другому.

— Ты должна мне родить три сына, понимаешь? — Это он совсем на днях говорил. — Квартиру обещают. Будешь сидеть дома и рожать. Что еще надо женщине. И не командуй мной никогда, пожалуйста. И не жалей меня. Я мужик, понимаешь?

Да пошел-ка он, ничего она ему не должна. Телепрограмма кончилась, телевизор тревожно сигналит, требуя отключения. Наташка ходит по комнате, ей кажется, что она устала как никогда, ветер за окном расходился, свистит в неплотно закрытой вьюшкой трубе. Наташка залезает на подоконник, вглядывается в темноту. Осенняя темнота за окном плотна, черна, но живая, электрический свет из окна не может потревожить ее, она проглотила, всосала в себя весь мир, весь городок, поднявшийся выше крыши еще до Наташки клен за окном, его четырехпалую ветку, Наташка не знает, вырвался ли из цепких объятий ветки хрупкий светло-коричневый лист, или его, жилка по жилке, растрепал, стащил, разбросал по земле стойкий северный ветер, надо ли ему вырваться, или вжаться плотнее в покинутый соками на зиму скелет ветки и ни о чем не знать, не думать ни о чем?

Услышав, что в квартиру кто-то вошел, Наташка соскакивает с подоконника, напряженно останавливается посреди комнаты. Дверь открывается не сразу, Павел входит как-то странно, боком, длинное лицо его искажено, он бросает сумку на пол, чего обычно не делает, он всегда аккуратно вешает сумку на стул; пристанывает, хромая, подходит к дивану, почти падает на него.

— Провокация, что ли, — усмехается Павел через силу.

— Павлик, что? — Наташка бросается к нему.

— Ногу сбил. — Он улыбается кривясь. — Торопился.

— Где? Покажи. — Она опускается перед ним на колени, расшнуровывает кроссовку, осторожно стягивает носок, Павел морщится, ойкает, большой палец его левой ноги кровоточит. — Подожди, я сейчас, сейчас. — Наташка спешит к шкафу, по пути пихает чемоданы в угол, накидывает на них плед, достает из шкафа аптечку. — Ну, потерпи, потерпи. — Она осматривает палец, ощупывает, проверяя, нет ли перелома. — У нас в училище основы медзнаний были.

— Где ты так? — спрашивает Наташка, когда палец обработан и перевязан.

— Да на крыльце. Валяется что-то. Темнотища. — Павел облегченно откидывается на спинку дивана.

— Пойду посмотрю. — Наташка накидывает пальто, выходит на крыльцо, ступает осторожно, пока нога не утыкается во что-то гладкое и твердое.

— Что там? — слышится с лестницы голос Павла.

— Да камень, гранитный. — Наташка пыхтит, пытаясь его поднять. — Отец из сарая вытащил, приготовил и забыл.

— Подожди. — Павел спускается по лестнице. — Не трогай.

— А что?

— Как маленькая. Нельзя ж тебе теперь.

— Тогда ты бери.

— Куда его? — Павел поднимает камень.

— Тащи, тащи, — командует Наташка, входя в нижнюю квартиру, включает в коридоре свет, тихонько открывает дверь в комнату родителей.

В комнате сине, светится пустой экран не добившегося отключения телевизора, из-за шкафа, с родительской постели, раздается дружный двойной храп.

— Да куда его? — вполголоса спрашивает Павел.

— Там, справа от стола, — шепчет Наташка, пропуская его вперед, — кадушка стоит. Положи сверху.