Страница 14 из 224
Из письма П. А. Вяземского великому князю Михаилу Павловичу:
«…Отпевание предполагалось в Исаакиевской церкви[19], в приходе дома, где умер Пушкин, вынос тела предполагался, по обычаю, утром, в день погребения, приказали перенести тело ночью без факелов и поставить в Конюшенной церкви. <…> В день, предшествовавший ночи, в которую назначен был вынос тела, в доме, где собралось человек десять друзей и близких Пушкина, чтобы отдать ему последний долг, в маленькой гостиной, где мы все находились, очутился целый корпус жандармов. Без преувеличения можно сказать, что у гроба собрались в большом количестве не друзья, а жандармы! <…> Не говорю о солдатских пикетах, расставленных по улице; но против кого была эта военная сила, наполнившая собою дом покойника?.. Против кого эти переодетые, но всеми узнаваемые шпионы? Они были там, чтобы не упускать нас из виду, подслушивать наши сетования, наши слова, быть свидетелями наших слез, нашего молчания…»{122}.
Среди друзей Поэта, присутствовавших на панихиде, был и издатель Андрей Александрович Краевский, сохранивший свечу после того печального события. На полоске бумаги, в которую она была завернута, Краевский написал: «С последней литии (краткой панихиды. — Авт.) над телом Пушкина 31 января 1837 года в 12 часов вечера, перед выносом».
По свидетельству И. И. Панаева, Краевский «протерся… ко гробу Пушкина и вместе с друзьями поэта и жандармами тайком, ночью, выносил этот гроб из квартиры».
31 января, в полночь, по пустынной набережной реки Мойки останки Пушкина были перенесены в придворную церковь Конюшенного ведомства.
Из письма В. А. Жуковского графу А. X. Бенкендорфу:
«…назначенную для отпевания церковь переменили; тело перенесли в нее ночью, с какою-то тайною, всех поразившею, без факелов, почти без проводников; и в минуту выноса, на который собралось не более десяти ближайших друзей Пушкина, жандармы наполнили ту горницу, где молились о умершем, нас оцепили, и мы, так сказать, под стражей проводили тело до церкви. <…>»{123}.
«На вынос тела из дому в церковь Н. Н. Пушкина не явилась от истом-ления и от того, что не хотела показываться жандармам»{124}, — записал Бартенев со слов княгини Вяземской.
Из воспоминаний сына Вяземских, князя Павла Петровича (1820–1888):
«<…> Вынос тела был совершен ночью, в присутствии родных Н. Н. Пушкиной, графа Г. А. Строганова и его жены, Жуковского, Тургенева, графа Вельегорского, Аркадия Ос. Россети, офицера штаба Скалона и семейств Карамзиной и князя Вяземского. <…> Никто из посторонних не допускался. <…> Начальник штаба корпуса жандармов Дубельт, в сопровождении около двадцати штаб- и обер-офицеров, присутствовал при выносе. По соседним дворам были расставлены пикеты. <…>»{125}.
Из дневника А. И. Тургенева:
«31 генваря. Воскресенье. <…> на вынос в 12, то есть в полночь, явились жандармы, полиция: шпионы, — всего 10 штук, а нас едва ли столько было! Публику уже не впускали. В первом часу мы вывезли гроб в церковь Конюшенную, пропели заупокой, и я возвратился тихо домой»{126}.
А. И. Тургенев — брату Николаю Ивановичу Тургеневу в Париж.
«31 генваря 1837. Петербург.
<…> Я провел почти двое суток у кровати Пушкина, — он ранен в 4 пополудни 27 января, а скончался 29-го в 2 3/4 пополудни, в день рождения Жуковского, который теперь для его семейства ангелом-хранителем. Он, Велгурский, Вяземский и я не отходили от страдальца: Арндт, Спасский, друг его, и доктор Даль облегчали последние минуты его. Жена, за которую дрались, в ужасном положении. Она невинна, разве одно кокетство омрачило ее душу и теперь страшит ее воспоминаниями. <…> В первый день дуэли послал он (Пушкин. — Авт.) к государю доктора Арндта просить за себя и за его секунданта Данзаса (полковника) прощения. Государь написал карандашом записку a peu pres[20] следующего содержания и велел Арндту прочесть ему записку и возвратить себе: „Если Бог не приведет нам свидеться на этом свете, то прими мое прощение и совет исполнить долг христианский: исповедайся и причастись, а о жене и о детях (у него два мальчика и две дочери) не беспокойся: они будут моими детьми, и я беру их на свое попечение“. — Мальчики записаны теперь же в Пажеский корпус, а жене будет пенсия, если добрый Жуковский не устроит чего лучшего. Сочинения Пушкина на казенный счет будут напечатаны, и сумма отдается детям в рост. Завтра отпевают его и повезут, по его желанию, хоронить в псковскую деревню отца, где он жил сосланный. Отец в Москве, и я описывал каждую минуту Пушкина страдания и смерти, дабы ему доставлено было все, что есть утешительного для отца в этой потере. <…> Пушкин велел написать частные долги и написал реэстр своей рукой довольно твердою.
Смирдин сказывал, что со дня кончины его продал он уже на 40 тыс. его сочинений. Толпа с утра до вечера у гроба. Вчера народ так толпился, исключая аристократов, коих не было ни у гроба, ни во время страдания, что полиция не хотела, чтобы отпевали в Исакиевском соборе, а приказала вынести тело в полночь в Конюшенную церковь, что мы, немногие, и сделали, других не впускали. Публика ожесточена против Гекерна, и опасаются, что выбьют у него окна. Вероятно, его вышлют после суда. Вот пригласительный билет. Иду на отпевание. <…>»{127}.
Приглашение на отпевание Пушкина:
«Наталья Николаевна Пушкина, съ душевнымъ прискорбіемъ извѣщая о кончинѣ супруга ея, Двора Е. И. В. Камеръ-Юнкера Александра Сергеевича Пушкина, последовавшей въ 29-й день сего Января, покорнейше проситъ пожаловать къ отпѣванію тѣла его въ Исакіевскій Соборъ, состоящій въ Адмиралтействѣ, 1-го числа Февраля въ 11 часовъ до полудня».
А. И. Тургенев — брату Николаю.
«<…> Жандармы донесли, а может быть, и не жандармы, что Пушкина положили не в камер-юнкерском мундире, а во фраке: это было по желанию вдовы, которая знала, что он не любил мундира[21], между тем государь сказал: „Верно это Тургенев или князь Вяземский присоветовали“. <…> Донесли, что Жуковский и Вяземский положили свои перчатки в гроб, когда его заколачивали, и в этом видели что-то и к кому-то враждебное. <…>»{128}.
Павел Васильевич Анненков писал: «<…> Прах Пушкина принял последнее целование родных и друзей. В. А. Жуковский обнял бездыханное тело его и долго держал его безмолвно на груди своей. <…>»{129}.
По свидетельству А. И. Тургенева, Иван Андреевич Крылов был «последним из простившихся с хладным телом» Пушкина.
А всего несколько дней назад, 25 января, Поэт сам заходил к нему ненадолго. «Он был особенно, как-то даже искусственно весел, говорил госпоже Савельевой[22] любезности, играл с ее малюткой дочерью, нянчил ее, напевал песенки, потом вдруг торопливо простился с Крыловым…»{130}.
Узнав о дуэли, И. А. Крылов воскликнул:
«Если б я мог это предвидеть! Пушкин! Я запер бы тебя в моем кабинете, я связал бы тебя веревками… Если б я это знал!»{131}.
19
Первоначально отпевание было назначено в церкви Адмиралтейства, где тогда временно располагался Исаакиевский собор, поскольку его строительство, затянувшееся на 40 лет, было закончено лишь в 1858 году.
20
Приблизительно (франц.)
21
«За несколько дней до своей кончины Пушкин пришел к Далю и, указывая на свой только что сшитый сюртук сказал: „Эту выползину я теперь не скоро сброшу“. Выползиною называется кожа, которую меняют на себе змеи, и Пушкин хотел сказать, что этого сюртука надолго ему станет. Он действительно не снял этого сюртука, а его спороли с него 27 января 1837 года, чтобы облегчить смертельную муку от раны (сюртук с дырою от пули в правой поле хранится у М. П. Погодина). Случайно находясь в Петербурге, Даль провел с Пушкиным все три дня его предсмертных страданий…
Пушкин умер на руках Даля, в буквальном смысле слова»{1238} — записал П. И. Бартенев.
22
Александра Петровна Савельева (ок. 1815 — не ранее 1868) — внебрачная дочь И. А. Крылова, жена Калистрата Савельевича Савельева (? — не ранее 1877).