Страница 33 из 39
— Крайне любопытная история! — воскликнул я.
— О, да! — согласился Холмс. — Завтра, как только Карцева уведут на прогулку, я постараюсь поставить снаружи окна силок с приманкой.
— А что вы говорили относительно сигнализации? — полюбопытствовал я.
— В этом я еще не совсем уверен, но… мне кажется, что через черного ворона идет условный разговор. Представьте себе, что ворон приучен повторять карканье столько раз, сколько ему приказывают. Карцев каркнет три раза, и ворон, прилетев к его сообщнику, каркнет столько же раз. В свою очередь и помощник, прокаркав, предположим, пять раз, знает, что ворон столько же раз прокаркнет на решетке тюрьмы.
— Да ведь это настоящий телеграф!
— Только упрощенный. Каждое число карканий обозначает или известное действие или предупреждение. Условный смысл этого карканья известен, конечно, лишь им одним и вряд ли возможно понять его, но то, что приносит с собой ворон, завтра же будет моих руках.
— Да, Карцев действительно редкий экземпляр! — проговорил я. — Но что вы скажете относительно его внезапной болезни?
— В этом отношении у меня имеются кое-какие подозрения, которых, впрочем, мне нечего скрывать от вас. Мне кажется, что прилеты ворона до некоторой степени связаны с этой болезнью. Можно предположить, что ворон доставил ему нужное средство, которое сделает из него мнимо-умершего. Он будто бы умрет, его похоронят, а вырыть его из могилы будет делом нетрудным для его сообщников.
— Разве есть такие средства?
— О, да! В особенности хорош для этого сок одного растения, растущего на южной оконечности Малакки. Сок этот вызывает летаргическое состояние на несколько дней при маленьких приемах. При средних приемах летаргия может длиться до двух-трех недель. Дальнейшее увеличение дозы приема становится опасным и может иметь даже смертельный исход.
— И вы думаете, что преступник прибегает к одному из этих средств? — спросил, я заинтересованный.
— По всей вероятности, — ответил Холмс серьезно. — Хотя… конечно, это лишь предположение, основанное лишь на совершенно непонятной и неожиданной болезни Карцева и на странном его отказе от лазарета, где арестанты чувствуют себя обыкновенно много лучше.
— Итак… завтра мы с вами ставим силки?
— Или иначе: превращаемся из сыщиков в птицеловов, занимающихся ловлей никому не нужной породы.
Сказав это, Холмс весело рассмеялся.
Снова одевшись, мы вышли из гостиницы и прошли в городской сад поужинать.
Тут мы встретили следователя, а затем Шестова, вместе с которыми и заняли одну из беседочек ресторана.
— Ну, как наши дела? — спросил Шестов.
— Скоро будут новости, — ответил Холмс загадочно.
— А пока? — насторожился Шестов.
— Пока же мы будем ужинать, а потом разойдемся спать, — улыбаясь, ответил Холмс.
Как ни были заинтересованы Шестов и следователь, однако они поняли, что настаивать бесполезно и, переменив тему разговора, мы принялись за поданный ужин.
Рано утром на следующий день Холмс разбудил меня.
Зная заранее, в чем дело, я быстро соскочил с постели и уже через несколько минут мы пили чай.
— Мы, конечно, зайдем купить силок? — спросил я между прочим, вспоминая его вчерашнее намерение.
— О, нет! — ответил он. — Я запасся вчера пучком конского волоса, чтобы сделать из него несколько петель на подоконнике. Птице достаточно будет лишь ступить на подоконник снаружи решетки, где между петлями будет положено мясо, чтобы крепко попасть ногой или головой в петлю.
С этими словами Холмс достал из письменного стола пучок длинных конских волос и стал приготовлять петли.
За этим занятием он провел около часу и когда мы, наконец, вышли из дому, было уже около восьми часов.
Придя к зданию тюрьмы, мы заявили, что идем к смотрителю, и нас тотчас же проводили к нему на квартиру.
Наш приход немного взволновал его.
— Уж не случилось ли чего-нибудь? — тревожно спросил он.
Узнав, что ничего особенного не произошло, он сразу успокоился и, ни с того ни с чего, предложил нам выпить по рюмке водки.
— От водки я позволю себе отказаться, — ответил Холмс. — Но позвольте вам задать несколько вопросов относительно Карцева!
— К вашим услугам! — произнес смотритель, сконфуженный отказом.
— Как ведет себя арестованный? — спросил Холмс.
— Почти все время лежит, закутанный в одеяло, — ответил смотритель. — Вероятно, его знобит.
— Часто ли он встает?
— Встает-то часто, но не надолго.
— А каков его вид?
— Плох. С каждым днем худеет и становится бледнее.
— Возможно ли под каким-нибудь предлогом удалить его временно из камеры?
— Конечно. Его можно заставить пойти в лазарет или вызвать в канцелярию, якобы для опроса.
— В таком случае, я попросил бы вас удалить его на время, — проговорил Холмс, вставая. — Мне необходимо побывать в его камере, но надо сделать так, чтобы мы не встретились с ним в то время, как его будут уводить.
— О, это очень легко! Мы выведем его, а потом пройдем вместе с вами в его камеру.
— Прекрасно! И еще один вопрос…
— Я слушаю…
— Не замечали ли вы еще какой-нибудь особенности в его болезни?
Смотритель задумался.
— Как вам сказать… — проговорил он после минутного молчания. — У него, вероятно, сильное расстройство желудка…
— Из чего вы это заключаете? — быстро спросил Холмс.
— Из того, что каждый раз, как он встает, он просится на двор. Вероятно, сырое мясо, которое он продолжает есть, действует слабительно на его желудок.
— Благодарю вас, это все, что мне нужно было знать, — поклонился Холмс. — А теперь я бы попросил вас исполнить мою просьбу. Самим вам лучше было бы не ходить с нами, а вести разговор с ним самим. Это не возбудило бы его подозрения.
— Как угодно, — немного обидчиво произнес смотритель. — Не могу ли я, по крайней мере, узнать, чем вызвано все это?
Холмс улыбнулся.
— Вы ведь прекрасно знаете, что преступник собирается бежать. Я имею некоторые данные предполагать, что он подготовляет побег…
Смотритель так и подскочил на стуле.
— Как подготовляет?! — воскликнул он, бледнея.
— Успокойтесь! — насмешливо проговорил Холмс. — Мы сумеем предупредить его. А пока, повторяю, пора выполнить мою просьбу.
Перепуганный смотритель не заставил себя просить два раза.
Выскочив за дверь, он исчез на четверть часа и, возвратившись, произнес:
— Все готово. Карцева только что повели в канцелярию, и я сейчас иду к нему, а вас служитель проводит в его камеру.
Мы вышли.
В прихожей нас встретил тюремный сторож и, временно простившись со смотрителем, мы ушли в тюрьму.
Как только Холмс переступил порог камеры Карцева, он сию же минуту принялся осматривать ее самым тщательным образом.
Он осмотрел стол, табуретку, кусок выходившей в камеру кафельной печи, заглянул под кровать и матрац, и через несколько минут во всей камере не осталось ни одной щели, не осмотренной Холмсом.
Но все было напрасно.
В камере не было ни одной посторонней мелочи и решительно ничего такого, что могло бы подтвердить хоть сколько-нибудь подозрения Холмса.
Не добившись осмотром никакого толку, Холмс быстро придвинул стол к стене, вверху которой было окно. Поставив на стол табурет, он влез на него и, вынув из кармана приготовленные петли, стал закреплять их за решетки, выводя их на наружную половину подоконника, так что их никоим образом нельзя было заметить изнутри камеры.
Затем, положив приманку, он осторожно спустился вниз и, поставив сдвинутые стол и табуретку на прежние места, вышел из камеры.
Сначала мы зашли к смотрителю, но не застали его дома. Он все еще был в канцелярии, где, для отвода глаз, вероятно, делал допрос Карцеву, а потому, сказав слуге, что уходим, мы вышли из тюрьмы.
— Желал бы я посмотреть, дорогой Ватсон, как эта птица вывернется на сей раз из моей западни! — произнес Холмс, потирая руки. — Пойдемте-ка в мою засаду. Откуда прекрасно видна решетка карцевского окна. От угла оно седьмое справа.