Страница 78 из 107
Тиберий направил в сенат двусмысленное послание. С одной стороны, он похвалил преданность тех, кто беспощадно карает даже за маловажные оскорбления принцепса. С другой стороны, осудил столь поспешное наказание за одни лишь слова. Он похвалил Мания Лепида, призывавшего сохранить Клуторию Приску жизнь, но не осудил и Гатерия Агриппу, настоявшего на смертном приговоре. Во всяком случае, смерть Приска не на совести Тиберия.
В следующем 22 г. случился крупнейший политический процесс в Риме по делу об оскорблении величия со времени начала правления Тиберия. К суду был привлечён проконсул провинции Азия (западная часть малой Азии, бывшее эллинистическое царство Пергам. — И. К.) Гай Юний Силан. Его сначала обвинили в простом вымогательстве, но дело быстро переросло в политическое. На Силана накинулись сообща бывший консул Мамерк Скавр, претор Юний Отон, Эдил Бруттедий Нигер, обвиняя его «в осквернении божественного достоинства Августа и в оскорблении величия Тиберия».{470} Число обвинителей Силана немедленно увеличили его же недавние помощники по управлению провинцией: бывшей его квестор Геллий Публикола и бывший легат Марк Паконий.
Вымогательства были быстро доказаны, но по поводу «оскорбления величия» принцепса покойного и принцепса здравствующего у обвинения не было ничего, кроме ссылок на некие слухи. Силан, не имея сил защищаться, испросил перерыв в суде и обратился к Тиберию с письмом, в котором упрёки перемешались с мольбами.{471}
Тиберий решил в деле Силана прибегнуть к «прецедентному праву». Он велел в сенате зачитать письмо Августа о проконсуле той же провинции Волезе Мессале и принятые по этому случаю, весьма похожему на дело Силана, исключая политические обвинения, постановления сената.
Когда письмо Августа было зачитано, Тиберий предоставил слово Луцию Пизону, дабы тот изложил своё мнение. Пизон, начав с восхваления великодушия и мягкости Тиберия, предложил следующие наказание Силану: «лишение огня и воды» и ссылка на остров Гиар. Остальные «отцы отечества» немедленно поддержали коллегу. Надо полагать, поддержка эта в равной степени касалась как приговора Силану, так и восхваления великих достоинств правящего принцепса. Правда, Гней Лентул тут же вспомнил, что матушка Силана происходила из рода Атиев, подобно матери Августа. Потому он предложил выделить из наследства осуждённого ту часть, которую он унаследовал от матери, и передать эту часть сыну Силана. Тиберий немедленно дал на это своё согласие, почтив таким образом род Атиев в целом и матерей Августа и Силана в частности.
На этом заседание по поводу дела Силана не прекратилось. Слово взял знаменитый своим угодничеством и усердием к лести сенатор Корнелий Долабелла. Его речь была как бы проникнута заботой о том, чтобы люди, ведущие порочную жизнь и запятнанные бесчестием, не возглавляли более провинций, что будет во благо союзным Риму народам. Для этого он предложил не допускать к жеребьевке в сенате тех, чья порочность известна окружающим, и передать решение вопроса в этом случае принцепсу. Тиберий немедленно выступил против. Он сказал, что молва, идущая о Сила-не, ему небезызвестна, но недопустимо судить людей на основании только одних слухов. «Многие своими действиями в провинциях не оправдали надежд, которые на них возлагались, многие, напротив, опровергли существовавшие на их счет опасения; одних поднимает значительность возникающих перед ними задач, других угнетает. Да и не может принцепс обладать всеобъемлющим знанием. И вместе с тем ему не пристало идти на поводу у чужого тщеславия. Закон потому и направлен против уже совершённых деяний, что будущее недоступно предвидению. Так уж установлено предками: наказание следует за преступлением. И незачем менять то, что мудро придумано и всегда встречало всеобщее одобрение; у принцепса достаточно трудов, достаточно и власти. Всякое возрастание их могущества ведет к ущербу для установленного правопорядка и не следует употреблять власть, где можно обходиться законами».{472}
С точки зрения уважения к законности и правопорядку роль Тиберия совершенно безупречна. Надо воистину обладать предубежденностью Тацита к преемнику Августа, чтобы так её прокомментировать: «Чем реже в Тиберий обнаруживалось уважение народных прав, тем с большей радостью оно принималось».{473} Тиберий ничем не ущемлял в данном случае прав сената и народа. Наоборот, он не пожелал расширить свои собственные права принцепса и уж справедливо требовал, чтобы, «patres conscripti» — «отцы, внесенные в списки» (обычное обращение к сенату) не судили людей по одним только слухам, происхождение которых порою бывало весьма сомнительным.
Тиберий счел возможным приговор Силану всё же смягчить. Остров Гиар, избранный сенаторами для ссылки бывшего проконсула Азии, был знаменит своей дикостью и суровостью. Из уважения к славному роду Юлиев и памятуя, что сам осужденный недавно принадлежал к их сословию, принцепс рекомендовал сенаторам проявить снисхождение и назначить местом ссылки Силану остров Кинф, где условия жизни много более благоприятны. Об этом, напомнил Тиберий, просит также сестра Силана, весталка Торквата, известная всем как дева древнего благочестия. Сенат немедленно согласился с такой поправкой. Участь Силана была смягчена. Но главное в этом процессе, что осужден был бывший проконсул за свои вымогательства и жестокости, в коих уличили его даже ближайшее соратники по управлению провинцией. Обвинение в оскорблении величия хоть и прозвучало, но не это определило участь подсудимого. Правовое же поведение Тиберия в этом случае следует признать безукоризненным. Властью принцепса он не злоупотребил, если не считать злоупотреблением смягчение участи осужденного.
После дела Силана свидетели обвинения, предъявленного Анхфием Приском Цезию Корду, дали свои показания: Корд был осужден по закону о вымогательствах. Вновь «оскорбление величия» ни причем. За таковое сенаторы попытались осудить всадника Луция Энния. Его преступление состояло в том, что серебряную статую Тиберия, ему принадлежащую, он переплавил в обычную утварь. Здесь речь шла не о слухах. Факт непочтительной к особе принцепса переплавки был налицо. Но сам Тиберий запретил предъявлять Эннию обвинение. Немедленно дерзновенную преданность проявил сенатор Атей Капитон. Выступая как бы в защиту свободы, отстаивая неотъемлемые права сената римского народа, Капитон отважно Тиберию возразил: “Не следует отнимать у сенаторов право делать заключения о подсудности и нельзя оставлять безнаказанным столь вопиющее злодеяние. Пусть принцепс равнодушен к чинимым ему обидам, но он не должен пренебрегать оскорблениями, нанесёнными государству».{474}
Капитон умело оценил оскорбление, нанесенное главе государства, как оскорбление самого государства. Образец законченной трансформации закона об оскорблении величия римского народа в закон об оскорблении величия его правителя! К чести Тиберия, презиравшего раболепие, а в выступлении славного Атея Капитона оно звучало громче некуда, он твёрдо настоял на своём. Луций Энний был спасён, а Капитон оказался посрамлен. Личная слава его тем более оказалась запятнана, что ранее он заслуженно слыл «знатоком человеческого и божественного права».{475}
Итак, все процессы, где так или иначе звучали зловещие слова «оскорбления величия», с 15 по 22 гг. за редким исключением трагического финала не имели. Более того, Тиберий всемерно старался число таких обвинений уменьшить и не проявлял ни малейшей жестокости. Казнь Клутория Приска — целиком дело рук сената. Тиберий в эти дни отсутствовал. Расправа над неудачливым стихотворцем принцепсу явно не понравилась, и он немедленно внёс предложение, чтобы ни один смертный приговор не был исполнен без предусмотренного законом промежутка времени, когда таковой может быть оспорен и пересмотрен. Должно быть, вина Приска казалась Тиберию ничтожной. Она была, к примеру, много меньше, нежели то, что совершил Энний. Кроме того, также угодничество сената могло показаться принцепсу не лишенным затаённого желания первому лицу империи навредить в общественном мнении. Казнил сенат, но вину во мнении народном легко было возложить на Тиберия. Дескать, требует он такого угодничества. Потому не лишено оснований предположение, что столь ретивое угодничество было на самом деле сарказмом.{476} С этой точки зрения, совершенно разумным был и поступок Тиберия в отношении Луция Энния. Поди отличи, где раболепие из низости, а где из подлости.