Приезжий

Погода стояла редкостная — ясно, — тепло, — тихо. Из-за плетней смотрели круглолицые подсолнухи, — в горячей пыли дороги купались воробьи — никого вокруг, — ни одного человека.

— Как тихо, — сказал сам себе Игорь Александрович, — Поразительно тихо. — Он где-то научился говорить сам с собой. — Если бы однажды так вот — в такой тишине — перешагнуть незаметно эту проклятую черту… И оставить бы здесь все боли, — и все желания, — и шагать, — и шагать по горячей дороге, — шагать и шагать — бесконечно. Может, — мы так и делаем? Возможно, — что я где-то когда-то уже перешагнул в тишине эту черту — не заметил — и теперь вовсе не я, — а моя душа вышагивает по дороге на двух ногах. И болит. Но почему же тогда болит? Пожалуйся, — пожалуйся… Старый осел. Я шагаю, — я — собственной персоной. Несу чемодан и этюдник. Глупо! Господи, — как глупо и больно!

Он не замечал, — что торопится. Как будто и в самом деле скорей хотел где-то на дороге, — за невидимой чертой, — оставить едкую боль, — которая железными когтями рвала сердце. Он торопился в чайную, — что на краю села, — у автобусной остановки. Он знал, — что донесет туда свою боль и там слегка оглушит ее стаканом водки. Он старался ни о чем не думать — о дочери. Красивая, — да. С характером. Замечательно. Замечательно… Потом он в такт своим шагам стал приговаривать:

— За-ме-ча-тель-но! За-ме-ча-тель-но! За-ме-ча-тель-но!

Мысли, — мысли — вот что мучает человека. Если бы, — к примеру, — получил боль — и в лес: травку искать, — травку, — травку — от боли.

На автобусной станции, — возле чайной, — его ждала дочь Ольга. Она знала путь короче — опередила, — Она взяла его за руку, — отвела в сторону — от людей.

— Хотел выпить?

— Да. — Сердце у Игоря Александровича сдваивало.

— Не надо, — папа. Я всегда знала, — что ты есть — живой. Никто мне об этом не говорил… я сама знала. Давно знала. Не знаю, — почему я так знала…

— Почему ты меня прогнала?

— Ты мне показался жалким. Стал говорить, — что у тебя документы, — ордена…

— Но они могут подумать…

— Я, — я не могла подумать! — с силой сказала Ольга. — Я всю жизнь знала тебя, — видела тебя во сне — ты был сильный, — красивый…

— Нет, — Оля, — я не сильный. А вот ты красива — я рад. Я буду тобой гордиться.

— Где ты живешь?

— Там же, — где жила… твоя мать. И ты. Я рад, — Ольга! — Игорь Александрович закусил нижнюю губу и сильно потер пальцем переносицу — чтоб не заплакать.

И заплакал.

— Я пришла сказать тебе, — что теперь я буду с тобой, — папа. Не надо плакать, — перестань. Я не хотела, — чтоб ты там унижался… Ты пойми меня.

— Я понимаю, — понимаю, — кивал головой Игорь Александрович. — Понимаю, — дочь…

— Ты одинок, — папа. Теперь ты не будешь одинок.

— Ты сильная, — Ольга. Вот ты — сильная. И красивая… Как хорошо, — что так случилось… что ты пришла. Спасибо.

— Потом, — когда ты уедешь, — я, — наверно, — пойму, — что я — рада. Сейчас я только понимаю, — что я тебе нужна. Но в груди — пусто. Ты хочешь выпить?

— Если тебе это неприятно, — я не стану.

— Выпей. Выпей и уезжай. Я приеду к тебе. Пойдем, — выпей…

Через десять минут синий автобус, — посадив у остановки «Мякишево» пассажиров, — катил по хорошему проселку в сторону райцентра, — где железнодорожная станция.

У открытого окна, — пристроив у ног чемодан и этюдник, — сидел седой человек в светлом костюме. Он плакал. А чтобы этого никто не видел, — он высунул голову в окно и незаметно — краем рукава — вытирал слезы.