Дождливое лето

Гостья наша, застенчиво и не без лукавства улыбнувшись, — сказала, что дочь у нее — пригульная: случился, мол, с нею такой грех.

Ну, а мальчонка, который в приюте, он как?

Женщина вдруг переменилась в лице. Теперь к ее почти девичьему застенчивому лукавству прибавилась печаль, какая-то, тоже девичья, грусть, и все это было странно в пожилой женщине, — оказалось, что ей без малого пятьдесят лет. По деревенским понятиям, она старуха.

Она рассказала нам, что года четыре, нет годов пять тому назад — в то время трудно жилось в колхозе — делала она ка-кую-то свою домашнюю работу возле дома, а к ней подошел какой-то неизвестный молодой мужчина, здоровый, кудрявый, одетый во все городское, очень из- себя красивый, подошел и спросил, нет ли у нее молока или, может быть, она самовар согреет. У него с собой была хорошая еда, он сел завтракать и ее посадил с собой, а за завтраком, когда они разговорились, вдруг спросил: «Если приеду к тебе, примешь?» И она ответила, что примет — вовсе не из-за еды, очень он ей понравился.

Он стал приезжать к ней каждую субботу, этот красивый незнакомец, а она не знала ни фамилии его, ни того, откуда он, знала только, что любит его и что зовут его, как он однажды назвался, Коля.

Продолжалось это с год времени, и женщина была счастлива.

Но вот он приехал к ней как-то в субботу, и она сказала ему, что чувствует себя беременной, но он ей в ответ ничего не сказал.

А в следующую субботу он не приехал. Она ждала его в следующую за этой субботу, но он тоже не приехал. И тогда она поняла, что он уже никогда не приедет к ней, никогда она его не увидит.

Сквозь слезы рассказывает она нам, как плакала тогда, как убивалась, хотела на себя руки наложить: такой он был красивый, такой молоденький, такой благородный, и это ведь была последняя любовь.

Потом она родила мальчонку — а зачем он ей, старухе, — и она его отнесла в детский дом, с тех пор ни разу и не видела.

Наталья Кузьминична спрашивает женщину, жалко ли ей маленького, вспоминает ли она его, скучает ли… «Неужто не жалко!» — говорит женщина как бы между прочим и снова принимается вспоминать того неизвестного молодого человека, с которым в любви и согласии прожила почти год, принимается его хвалить. Она ни в чем не упрекает его, не имеет к нему каких-либо претензий, не испытывает злости, только восхищение им слышится в ее словах и еще боль об утраченном счастье.

Не дождавшись председателя, женщина говорит, что зайдет в другой раз, прощается и уходит — складная, легкая на ногу, в чистых, пахнущих стиркой ситцах, в свежей, подкрахмаленной белой косынке.

В самом конце мая, когда я еще и не собирался в Райгород, получил я оттуда по почте тамошнюю газету. На первой странице газеты, над статьей, которую принято называть передовицей, я увидел поразивший и огорчивший меня заголовок: «Ошибочные, вредные советы тов. Зябликова». Правда, я тут же заметил, что под статьей этой стоят две подписи, чего обычно не бывает в наших передовых статьях, которые, как правило, не подписываются, но заголовок и место, отведенное статье, свидетельствовали, что мой добрый знакомый, глубоко мною уважаемый и сердечно любимый Николай Семенович Зябликов, проштрафился весьма серьезно, совершил какую-то вредную ошибку.

Мне трудно было поверить этому, но еще труднее, огорчительнее было сознавать, каково теперь там, в Райгороде, Николаю Семеновичу, представшему вдруг перед всем районом не только ошибающейся личностью — с каждым это может быть, — но еще и вредной. А ведь редкий человек в городе, да и в любой здешней деревне не слышал о Зябликове, многие знают его в лицо, большинство же числит его в своих знакомых. И в Москве, и в Ленинграде есть немало людей, особенно среди почвоведов, селекционеров, археологов или просто любителей русских древностей, которые хорошо знают Николая Семеновича Зябликова, переписываются с ним, бывают у него в Райгороде, принимают его у себя. А сколько по всей нашей стране агрономов, учившихся у Николая Семеновича, — ведь он в одном только Райгородском техникуме преподает уже лет двадцать пять, а ему, должно быть, шестьдесят, он и прежде где-то преподавал. Конечно, за пределами нашего района едва ли кто подозревал о существовании этой статьи, но Николай Семенович, я был убежден в этом, чувствовал себя так, будто взяли его и поставили перед всем белым светом на всеобщую хулу и поношенье.

Но в чем же суть зломыслия Николая Семеновича Зябликова?

Я мог уже думать об этом с некоторой грустной усмешкой, так как успел. пробежать статью и стал перечитывать ее более спокойно.

Статья была написана директором и главным агрономом одной из райгородских МТС. Она служила ответом на статью Николая Семеновича «О способах посева кукурузы», опубликованную в той же газете за три дня до этого. Оказывается, Николай Семенович в своей статье рекомендовал производить посевы кукурузы с викой, горохом или овсом, пытаясь при этом доказать, — оно сразу выдавало авторов, это словечко «пытаясь», которым сшибают с ног противника, заранее беря под сомнение его способность предложить что-нибудь дельное или же подозревая его в попытке предпринять наказуемое законом действие, — так вот, пытаясь при этом доказать преимущество таких посевов. Авторы далее высказывали мнение, что рекомендации Зябликова глубоко ошибочны, потому что кукуруза — культура пропашная и дает высокие урожаи только при хорошей междурядной обработке, а посевы вики, гороха и овса вместе с кукурузой не позволят производить междурядную обработку.

В этом последнем своем утверждении директор с агрономом были правы, если только исходить из того, что любой существующий рабочий прием, способ или метод свят и незыблем, — но тогда едва ли можно развивать и совершенствовать человеческое знание и умение.

Однако, соглашаясь с товарищами, что оба они имеют право, владея некоторыми бесспорными истинами, не искать в своем деле новых путей, я никак не мог согласиться с ними, когда стал читать дальше.

Оба деятеля сельского хозяйства обвиняли Зябликова в перестраховке. Они так и написали о нем, добавив, что он, мол, рассуждает следующим образом: если не вырастет кукуруза — вырастет вика, горох и овес. А подобные рассуждения, считают авторы, крайне вредны.

Но какие же они тогда хозяева, директор МТС и его главный агроном, если не понимают, что в сельском хозяйстве, которое все еще зависит от переменчивой погоды, от стихии, без «перестраховки» попросту пропадешь. Да ведь любой, самый темный мужик, когда вел хозяйство на своей полосе, двадцать раз обдумывал, как бы ему получше застраховаться от обычных в его деле неожиданностей, и зачем же придавать этой трезвой предусмотрительности, деловой осторожности нехороший политический оттенок. Печально это, когда в производственном споре прибегают к такого рода приемам, когда вместо того, чтобы сказать «предосторожность», «осмотрительность», говорят «перестраховка» и тем самым порочат доброе имя советского человека.

Вообще, если иметь в виду этическую, нравственную сторону, о которой никогда не следует забывать, даже в том случае, когда спор идет об агротехнических приемах, то были здесь и другие нарушения обязательных норм чести, обыкновенной профессиональной этики.

Доказывая, что кукурузу не следует сеять в смеси с другими культурами, что она дает высокие урожаи лишь в чистом виде, при посеве ее квадратно-гнездовым способом, авторы статьи приводили примеры из практики некоторых колхозов. Удивительно только, что все эти колхозы были из других районов, хотя и нашей области, а в Райгородском районе не нашлось ни одного колхоза, который в прошлом или в позапрошлом году собрал хороший урожай кукурузы. Но ведь авторы статьи не сторонние этому делу люди, не агрономы-просветители, почитывающие популярные лекции, а практические работники сельского хозяйства, руководители одной из двух МТС района. Оба они отвечают за хозяйственную деятельность шестнадцати колхозов. И если ни в одном из этих колхозов кукуруза, посеянная по методу, который отстаивают товарищи, не дала сколько-нибудь приличного урожая, больше того, если эта кукуруза, как я хорошо знал, почти повсеместно пропала, то как же у них достает совести называть ошибочными и даже вредными советы человека, предлагающего другой метод. Элементарная порядочность в таких случаях требует от специалиста, чтобы он сперва добился успеха, а потом уж опровергал инакомыслящих.