Страница 156 из 164
Наверху он был свободнее от кустарников, но зато там уже стоял какой-то любитель красивой панорамы, успевший меня опередить. Однако это был не тот, кто надоумил меня сюда подняться. Это был очень рослый человек в темном костюме. Он занял самую высокую точку вершины холма, откуда водная даль открывалась шире, но смотрел почему-то не в сторону реки, а на меня. Чем я так его заинтересовал? Может быть, он собирался что-то мне сказать? Ну что ж, пусть говорит, пока я не спустился к дороге по другому склону холма.
Вглядываясь в его лицо, я сделал к нему шагов семь. Помедлив немного, сделал восьмой шаг, все еще удивленно вглядываясь в его лицо. И, не отрывая взгляда от его лица, я готовился сделать к нему девятый шаг. Но девятого шага у меня не получилось… Озноб тронул вдруг мою спину, которая только что была горячей и влажной от пота, и ноги сделались вялыми и слабыми, как будто кости в них заменили рыхлой ватой.
Великий боже, спаси мою душу! Передо мной стоял Рикхард Муставаара — Черная Беда! Он стоял, твердо расставив ноги, держа руки в карманах брюк и направив прямо на меня в упор свой страшный черный взгляд, схожий с двумя бездонными провалами, полными ледяного холода. Такое могло привидеться только во сие, и я поморгал глазами, чтобы отогнать от себя это наваждение. Но он стоял и не таял, не расплывался, не улетучивался. У меня мелькнула было надежда, что он смотрел, не видя меня, как не видит ничего бесплотный дух. И я осторожно подался в сторону, надеясь уйти из-под его взгляда. Но его черные, как сажа, зрачки мгновенно передвинулись в темных впадинах глазниц под густыми черными бровями, следуя за моим движением.
Боже мой, что же это такое происходило на свете? Значит, и здесь он меня настиг. И здесь не было мне от него спасения. И здесь тоже он собирался быть властелином и творить свои черные дела, как творил их в моей бедной Суоми. Даже здесь не оказалось на него управы — такую страшную силу он собой представлял, привыкшую свирепо раздавливать все, что становилось на его пути.
Я стоял перед ним, не зная, что делать. А он смотрел на меня в упор, держа руки в карманах, где у него, конечно, было спрятано по револьверу, ибо в этой стране он оказался, надо полагать, не среди друзей. Он сжимал в карманах свои револьверы, и я понял, что живым от него на этот раз уже не уйду.
Но до каких же пор я должен был его бояться? Я находился в стране, которая не била поклонов его заокеанским хозяевам. Здесь не умели гнуть спину перед силой и привыкли обходиться своими собственными силами. И без него тоже здесь легко обходились, как обходились без его отца, которого выкинули вон из этой страны почти сорок лет назад. Зачем стал бы я здесь его бояться? Не мог он теперь принести мне беду чернее той, которую я от него уже принял. Но своим появлением он грозил бедой русским, чей хлеб я ел почти целый год. Нельзя было оставлять у них это вместилище зла. Плохо было той земле, на которой он стоял. А я не хотел, чтобы этой земле было плохо. Отвести надо было от нее скорей это зло. Не колеблясь больше, я приблизился к нему вплотную и посмотрел снизу вверх прямо в его темные, тяжелые глаза.
Он молчал, сжав свой рот, у которого не было формы. Зато глаза его не молчали. Свирепый огонь хлынул из их черной, бездонной глубины на смену ледяному холоду. И, казалось, он готов был стереть меня с лица земли одним только этим огнем. Но меня уже не мог теперь остановить этот черный огонь. Не о себе я думал. И не от себя, не от своих слабых внутренних сил я подступил к нему вплотную. Не во мне было дело. От имени этих людей, гудевших там, внизу, я подступил к нему. Их сила двигала моими ногами. Их сила направила мои взгляд прямо в черную пустоту его грозящих глаз. И должно быть, их сила двигала моим языком, когда я сказал ему:
— Нет, Муставаара! Нет…
Голос мой дрожал немного, когда я это произнес. Мы были с ним одни на этом высоком бугре, срезанном со стороны реки и уходящем покато на три другие стороны, занятые кустарниками и деревьями. Все другие люди толпились там, внизу, на ровной части берега, празднуя окончание своего большого труда. Мы были на бугре одни в окружении кустарников. Неудивительно, если голос мой дрогнул вначале. Но я тут же повторил уже более твердым голосом:
— Нет, господин Муставаара. Сюда ты напрасно пробрался. Эта земля не для тебя. И я не позволю тебе заниматься тут своими черными делами.
Я сказал это, а он все смотрел на меня в упор сверху вниз, высокомерно выжидая, что я еще скажу, чтобы затем сразу же отмести все это злым, едким словом или просто небрежным движением губ, которым он мог придать любую форму, смотря по надобности. Он выждал так немного, пронизывая меня предостерегающим взглядом, а затем, словно вдруг забыв обо мне, устремил свой взгляд вдаль, поверх моей головы. Я для него и прежде мало значил, а теперь, когда он явился в эту новую огромную страну, где предполагал расправляться с людьми покрупнее меня, я для него и вовсе превратился в пустое место. Зато и для него приспело худое время. И об этом намеревался позаботиться я.
К тому обязывало меня все то, что я вбирал в себя здесь в течение года, что вело меня по русским дорогам и что я на этих дорогах встречал. К тому обязывала меня та земля, на которой я стоял. И, не задумываясь больше, я схватил его обеими руками за пиджак у нижней части груди, потому что до верхней части груди я не мог достать, стоя ниже его на неровности земли. Я встряхнул его как только мог сильно и тут же услыхал, как звякнули курки пистолетов, которые он тотчас же взвел, продолжая их пока что держать в карманах брюк. Но, несмотря на это, я еще раз встряхнул его и крикнул ему снизу вверх прямо в лицо, мешая русские слова с финскими:
— Не уйдешь ты отсюда теперь никуда, Муставаара! Не придется тебе больше портить ничьей жизни. Со мной будет у тебя разговор сначала. Вынимай свои револьверы к черту! Стреляй! Мне плевать на них! Но ты отсюда уже не уйдешь, с этого бугра. Творить в этой стране зло я тебе не позволю. Ты понимаешь это или нет, проклятый зверь, утерявший где-то в чужой земле свое человеческое сердце?
Я кричал ему это в лицо, держа за края пиджака у нижней части груди и чувствуя внутри себя ярость, способную разнести его в пыль. Но руки мои не могли даже пошатнуть его — так крепко он стоял на ногах, этот черный человек, против которого не нашлось на земле силы. Он даже взглядом не удостаивал меня больше, словно и не было перед ним никого, словно никто его не тряс и не выкрикивал ему в лицо угроз.
Он смотрел через мою голову на далекий русский горизонт, обдумывая более крупные дела, нежели разговор со мной. Ради них он сюда пробрался. И это были страшные дела. По затаенной ярости на его лице можно было предвидеть, что пришел он сюда покорять и раздавливать, пришел сокрушать все те порядки, какие установились тут без него, пришел коверкать людские жизни, ломать волю людей и заставлять их выполнять свою. Меня он не считал препятствием на пути к выполнению этих своих намерений. Меня он даже не хотел замечать. Но я уже не собирался выпускать его из своих рук — чего бы это мне ни стоило.
За моей спиной прошуршал куст и послышались легкие шаги. Я оглянулся и увидел опять молодого паренька с разноцветными глазами, который отстал от меня на склоне холма. Он шел ко мне с приветливой улыбкой, ничего не ведая о том, какое губительное зло пришло на его землю. Пытаясь объяснить ему это, я повернулся к нему лицом, продолжая одной рукой держать за грудь Рикхарда Муставаара, но не мог сразу подобрать подходящего слова — так много их скопилось вдруг у меня во рту. А разноглазый парень сказал мне с улыбкой звонко и резко:
— Взять!
Я не понял. Он что-то путал? Или шутил? Я попытался разглядеть что-нибудь в разноцветных брызгах его глаз, выпустив на этот момент из рук пиджак Муставаара, но ничего не разглядел. Богатые цветом глаза парня искрились приветливостью. Тогда я обернулся назад и увидел, что грозный Муставаара уже уходит в кустарник, повернувшись ко мне своей огромной спиной и все еще не вынимая из карманов рук. И тут я понял, что не курки звякнули в его карманах. Тонкая стальная цепь тянулась у него сзади от одной кисти руки к другой. Он уходил своим обычным шагом, ставя ноги так, будто давил ими кого-то перед собой. Но, кажется, прошло его время давить: человек в милицейской форме шел рядом с ним.