Страница 6 из 66
— Умер мой дед, господин Пауль. Три дня как.
— Прибрали?
— Нет, господин Пауль, сам умер.
— И как теперь? Ты же один, вроде бы?
— Один, — вздыхаю горестно. — Придется как-то жить. На добрых соседей вся надежда.
— Ну, ты не прибедняйся, — Пауль расставляет на стойке вытертые полотенцем глиняные кружки, — скопил твой дед прилично. Теперь, главное, жениться не вздумай. Осмотрись по сторонам. Поживи лет пять для себя, поучись, как дела делать.
Понятно мне твое участие, господин Пауль. Младшей твоей лет через пять как раз и нужно будет о женихах задуматься.
— Да я что, я не спешу, — пожимаю плечами. — Мне бы пива кружку.
Подобревший корчмарь умело наливает из кувшина по самые края; пенная кромка — едва в полпальца толщиной.
— За мой счет, — говорит Пауль и поясняет — в память о старике твоем, хороший был человек! Даже Эти его не забирали, давали возможность свои умения тебе передать. А ведь жребий на него трижды указывал.
Интересные дела творятся вокруг. А я и не знал. И дед мне не говорил.
Сижу, были бы усы — мочил бы их в пене, а пока нет — просто сижу, прихлебываю и осматриваюсь. Постепенно хмелею, но не сильно.
Стал народ собираться: приказчики, вроде моего Симона, здоровенные амбалы с мясного рынка, возничие, кожевенники — много всяких достойных и не очень людей. Иной выглядит бандит-бандитом, а тоже нос задирает повыше, уважения ищет. Некоторые, сделав заказ у Пауля, подходили ко мне и вяло соболезновали. Те, кто знали деда. Какой-то бакалейщик даже выкладывает передо мной на стол с полсотни оловяшек:
— Принимай, Одон, за деда. Должен я ему остался, не хочу с долгом уходить.
А мне что? Лишним не будет. Благодарю, конечно, сгребаю монетки в поясной кошель и думаю:
— Вот скотина! Теперь и не выйти из корчмы. Многие видели эти деньги и многие захотят поживиться. Маленького всякий обидеть норовит — дадут по башке дубиной и — все, нет денежек! Даже Эти не помогут. Просто не успеют. Вот уж удружил так удружил.
Но не быть мне дедовым внуком, если из такой простенькой житейской ситуации не смогу выбраться без потерь!
Я уже поднимаюсь над лавкой, чтобы пойти к Паулю и попросить его придержать мои монетки до утра, когда на левое мое плечо ложится чья-то сухая ладонь. Даже не ладонь — лапка.
— Могу проводить тебя до дома, — с небольшим акцентом произносит незнакомец. — За пару монет.
Оглядываю его: с меня ростом, сухой, даже тощий, старая, местами дырявая рубаха тонкого сукна; жилетка кожаная с завязками на боку, такие стража под доспехи одевает; штаны желтые, перехваченные на поясе каким-то невообразимым кушаком с кистями; отличные сапоги — удобные, мягкие, прочные — единственно ценная вещь в гардеробе иностранца. Да на боку в ножнах висит что-то острое и холодное — то ли палаш, то ли шпага, я в этом не силен. Редко такое увидишь. Разве только совсем старое.
Лицо молодое, но уже с приличным шрамом от левого уха к подбородку через щеку, губы тонкие, нижняя чуть выпячена вперед, глаза зеленые, чистые и наглые, светлые и грязные волосы собраны в пучок над затылком в каком-то хитром узле. Несколько разноцветных лент привязаны к выбившимся прядям. Не отталкивающее лицо, даже приятное, хоть и со шрамом, но какое-то подозрительное. В общем, если бы меня спросили о доверии такому типу, я бы расхохотался в лицо вопросившему.
— Ты кто? — на всякий случай решаю не спешить с выводами.
— Так нужна помощь? — вопросом на вопрос отвечает незнакомец. — Мне деньги нужны, очень, и недосуг просто так языком молоть здесь. Если не нужна сейчас моя помощь, то я тогда дальше пойду.
Он необычен. Во всем: облик, странный выговор, явно нездешний. Даже манера строить слова ненашенская. «Все странное может принести большие деньги, — так не единожды говорил мне дед и, прикуривая свою самокрутку, заканчивал мысль: — а может и отобрать последнее».
— Но ведь ты же предлагаешь мне услугу? Я должен знать, кому довериться.
Он уже почти делает шаг в сторону, но передумывает и возвращается:
— Ты прав, мальчишка. Прости, я просто голоден и поэтому сильно раздражен. Спрашивай.
Я усаживаюсь на свое место и показываю ему на место напротив, никем не занятое:
— Пива выпьешь?
— Если нальешь, — теперь не только глаза, но и он весь принимает вид насмешливого наглеца.
Толкаю ему свою недопитую кружку, но он отстраняется, придерживает ее на столе, чтоб не свалилась и отставляет обратно:
— Никогда, — спокойно говорит, взвешенно, — никогда и никто из семейства владетелей Болотной Плеши не пил из чужих рук.
Изо рта едва слюна не течет, но держится молодцом — бодро. Гордец. Из бывших, наверное.
— Поздравляю, — мне становится любопытно, — а ты к ним как-то относишься? Конюхом работал? Или шутом?
Под тонкой кожей на щеках начинают играть желваки, но во взгляде ничего не меняется:
— Точно, совмещал обе должности, пока не выгнали, — он усмехается. — Меня зовут Карл. На здешний манер — Карел. И я готов взяться за любую службу, которая не уронит мою… даст мне заработать, — быстро поправляется. — И не принесет ущерба окружающим.
— Давно не ел… Карел?
— Дней пять. Если не считать яблока, брошенного мне на площади кем-то из Этих.
— Расскажешь, что случилось?
— Нет. Не расскажу. Так что с работой?
С одной стороны — мне страсть как любопытно узнать его историю, а с другой — совершенно не хочется просто так тратить пару монет на неизвестно кого.
— Подожди, — говорю ему и машу рукой глупой Маричке — она по залу порхает, обновляет выпивку, еду на столах, — Маричка! Будь добра, собери что-нибудь перекусить на одного голодного человека. Только недорого и не очень много, а то живот у бедняги скрутит. И еще пару пива.
— Да я бы и с собой остатки прихватил — не сломался бы, — открыто и честно заявляет Карел, буквально облапывая глазами ладную фигурку Марички, уже бегущую на кухню. — Утром бы доел, спасибо тебе бы сказал…
— Меня все зовут Одон, — представляюсь и я. — Я лавку держу здесь неподалеку…
— Да ладно, — не верит мне новый знакомый. — Кто ж такому юнцу лавку доверит?
— Так моя лавка-то, не у кого спрос спрашивать.
— Вот как бывает? Сколько лет-то тебе, Одон?
Наш разговор прерывается, потому что широко распахивается входная дверь и, склонив голову к груди, чтобы не удариться о притолоку, в зал входит высокий человек. Вернее, не человек — один из Этих.
Вмиг повисает над разношерстной толпой тяжелая тишина, ведь Эти просто так в подобных местах не появляются!
Он распрямляется, разглаживает складки на черном плаще, соединяет ладони, скрытые в перчатках, скрещивает пальцы, плотнее насаживая перчатки на руки. Все это единым движением, плавным и странно увлекающим за собою взгляд каждого, кто видит перед собой Этого. Блестящая маска, сквозь которую не видно ничего — ни глаз, ни рта — поворачивается из стороны в сторону, замирает на краткое мгновение и вот уже вытянутый указательный палец показывает на… Пауля! Ладонь плавно поворачивается и тот же палец несколько раз сгибается-разгибается, призывая к себе бедолагу-корчмаря. Слышен легкий звук облегчения, вырвавшийся из трех десятков пересохших глоток, а Пауль, белее Смерти, какой рисуют ее на страшных картинках, бредет к выходу, продолжая возюкать серым полотенцем внутри грязной кружки. По-моему, все даже перестали дышать — столько страха вдруг разом выплеснулось в помещение.
Тот, Кто Всегда Рядом пропускает мимо себя Пауля, поворачивается к нам спиной и как-то сразу хлопает затворившаяся дверь, очищая порог корчмы.
— Сука, — я слышу, как бормочет Карел. — Когда же это кончится!
И вдруг догадка сваливается на меня, заставляя лоб покрыться испариной, а кожу стремительно холодеть! Болотная Плешь! Это же то самое место, где лет двадцать назад — еще до моего рождения — было поднято последнее восстание против Этих! Дед рассказывал, но как-то подзабылось! И поначалу вроде бы даже удалось тамошним лордам одержать победу над Этими. Ненадолго, конечно. Месяц длилось восстание, а потом сожрали всех. Кто бы сомневался? Думаю, весь этот месяц Они просто согласовывали с властями количество тех, кого можно сожрать.