Страница 3 из 6
Эта необдуманность дорого мне стоила. Меня схватили сильные спазмы; я едва мог переводить дыхание, и кровь потекла у меня из носа, из ушей и даже из глаз. Голуби стали биться (они были привязаны), а кошка подняла ужасное мяуканье. Силы мои вдруг до того ослабели, что я ожидал близкой смерти и не предпринимал ничего для своего спасения. Я лег навзничь в лодке и старался собраться с мыслями.
Мне пришло в голову облегчить себя кровопусканием. Перочинным ножом прорезал я себе жилу на левой руке, и едва кровь потекла, как я почувствовал облегчение. Выпустив ее с полчашки, я уж совсем поправился и, перевязав руку, остался, однако ж, в лежачем положении. Через четверть часа я встал и был по-прежнему здоров; но трудность дыхания все еще продолжалась; пора была приступить к конденсатору.
Взглянув в это время на кошку, я с удивлением увидел, что она окотилась тремя котятами. Я никак не ожидал прибавки экипажа, но этот случай был для меня очень важен, чтоб удостовериться в своих ипотезах[1], а именно, что только привычка, наша от давления воздушного столба на поверхности земли, заставляет нас чувствовать расстройство при возвышении. Я стал замечать: будут ли котята ощущать подобные же признаки болезни, как их мать.
В восемь часов был я уж на высоте семнадцати миль. Я заключил из этого, что восхождение мое усиливается. Боль в голове и в ушах возобновилась; кровь пошла опять из носа, но страдания были сносны. Дыхание было чрезвычайно стеснено. Надобно было приступить к конденсатору.
Зрелище, представлявшееся мне тогда, было великолепно; подо мною все еще был океан, но зеленоватый цвет его более и более темнел. К востоку видел я Британские Острова, западные берега Франции, Испании и часть Африки. Впрочем, подробностей и примет населения земли уж не было видно. Все города сгладились и исчезли; о людях не было и помину.
Более всего поразила меня видимая вогнутость земного шара, тогда как я полагал, по мере возвышения, видеть его выпуклость. Впрочем, хорошенько раздумав, я нашел причину этого оптического обмана. Линия, перпендикулярно-опущенная с моего шара на землю, составила бы сторону прямого угла прямоугольного треугольника, которого основание от прямого угла шло бы до горизонта, а ипотенуза[2], от горизонта до моего шара. Но возвышение мое было очень незначительно в сравнении с видимым пространством, так что основание и ипотенуза в сравнении с перпендикуляром, были почти параллельны между собою. Поэтому-то всякий воздухоплаватель воображает, что горизонт находится на прямой линии с его аэростатом. Но как поверхность земли под ним находится в самом деле в некотором расстоянии, то эта точка и кажется опускающеюся ниже линии горизонта. От этого и представляется вогнутость земли до тех пор, пока перспектива параллельности между основанием и ипотенузою не исчезнет.
В эту минуту заметил я, что голуби сильно страдают, и решился выпустить их на волю. Я поставил одного на край лодочки, но он с видимою боязнью осматривался, махал крыльями, ворковал, но не трогался с места. Я принужден был бросить его из лодки, но, испуская резкий крик, он с усилием возвратился на край лодочки, где покачался несколько мгновений, опустил голову и упал мертвым к ногам моим.
Другой голубь был счастливее. Я бросил его вниз изо всей силы и вскоре увидел, что он продолжает спускаться, махая крыльями. Я скоро потерял его из виду и уверен, что он благополучно прилетел домой.
Кошка моя, оправясь от болезни, начала очень спокойно кушать умершего голубя и потом улеглась спать. Котята были веселы и живы.
Четверть девятого я не мог уж дышать без сильной боли, и потому принялся устраивать около лодочки придуманный мною аппарат, который считаю долгом объяснить.
Я, прежде всего, должен был изолироваться с лодочкою от соприкосновения внешнего чрезвычайно разреженного воздуха, а потом, посредством означенного аппарата, должен был сгущать этот воздух вокруг себя, чтоб дышать им. Для этого приготовил я большой каучуковый мешок, сквозь который воздух не мог проникать. Поместив на дно этого мешка свою лодочку, я вздернул мешок кверху и продолжал тянуть его вверх по веревкам до обруча, которым лодочка прикреплена к воздушному шару. Это прикрепление было заранее сделано не наглухо, а посредством петель застегнутых на большие пуговицы. По мере того, как я отстегивал каждую петлю обруча, я застегивал ее на пуговицы, пришитые к каучуковому мешку, и таким образом лодочка держалась наконец не непосредственно за этот обруч, а мешок, в котором была лодочка, привешен был к обручу. Оставалось потом стянуть верхнее отверстие мешка, что я и сделал.
В самом мешке вставлены были три довольно толстые круглые стекла, сквозь которые я легко мог видеть все вокруг себя. В глубине мешка было четвертое подобное же стекло, приспособленное к отверстию, сделанному на дне моей лодочки, так что я мог видеть и все пространство под собою. Только к зениту не мог я ничего видеть, потому что мешок был завязан, да и аэростат мешал смотреть вверх.
У одного из боковых окон было сделано круглое отверстие в три дюйма диаметра с медным ободочком, закрытым задвижкою. К этому ободочку прикреплен был конденсатор, самый аппарат которого действовал внутри моей каучуковой комнаты. Производя сперва в этом аппарате безвоздушное пространство, я открывал его со стороны медного ободочка, и наружный воздух тотчас же наполнял аппарат и, после сгущения его там посредством механизма, аппарат входил в мою комнату совершенно годным для дыхания. Но как в небольшом пространстве моего помещения воздух скоро портился от выдыхаемой мною угольной кислоты, то я его часто и выкачивал посредством насоса, прилаженного ко дну лодочки. Это было очень удобно, потому что испорченный воздух, по собственной тяжести, тотчас же устремлялся в разреженную внешнюю атмосферу.
Это возобновление воздуха производилось, разумеется, не вдруг, но мало-помалу. Отверстие, выгоняющее испорченный воздух, открывалось только на несколько секунд, потом закрывалось, а два или три движения пистоном конденсатора давали довольно воздуха, чтоб заменить выпущенный из комнаты.
Покуда я прикреплял и устраивал свой мешок, он поддерживаем был двумя шестами; но как скоро я наполнил его сгущенным воздухом, то расширение его держало уж мешок в надлежащем виде.
Для продолжения опытов с кошками поместил я их в довольно-обширную корзину и вывесил за лодочку у одного из окон, прикрепя петлею к большой пуговице. Тут я во всякое время мог им подавать пищу.
Было девять часов без четверти, когда я окончил все эти распоряжения. Я чрезвычайно страдал во все это время от трудности в дыхании: но едва успел я закрыть мешок и наполнить сгущенным воздухом, как вся моя болезнь миновалась. Оставалась легкая боль в голове и какое-то новое, ощущение в расширении горла, ручных костей и ступней.
Я был уж на высоте 132 000 футов, то есть двадцати пяти миль. Барометр упал совершенно в чашку, и как я закрыл уж тогда свой мешок, то барометрические показания не могли ничего означать. Поверхность земного шара, представлявшаяся моим взорам, составляла 1/320-ю часть всей окружности земли. Аэростат мой несся по направлению северо-северо-востока. Океан все еще сохранял свою вогнутую форму, хотя вид на землю часто прегражден был массами облаков, далеко подо мною носившихся.
В половине десятого выбросил я в окно горсть пуха; но вместо того, чтоб носиться по воздуху, он как свинец полетел вниз с такою быстротою, что в одно мгновение исчез из глаз. Это доказывало, что воздух был уж так редок, что не мог поддерживать и пуха; а как падение его соответствовало моему восхождению, то он и исчез так скоро.
В десять часов почувствовал я себя совершенно-здоровым и занимался то пересмотром своих аппаратов, то возобновлением воздуха. Я решился каждые сорок минут производить эту операцию, хотя бы и можно было делать это через час.
1
Устаревшее написание слова „гипотеза“ (Прим. ред.)
2
Устаревшее написание слова „гипотенуза“ (Прим. ред.)