В коробке

Мать-покровительница стала завершающим штрихом в оформлении набережной над нашим заливом, бывшим когда-то, как говорят, просто огромной лужей. Грязная лужа накрыла чуть ли не полгорода после того, как здесь неподалеку на Большой Реке построили ГЭС.

При нем грязную лужу упаковали в асфальт, бетон и мрамор, навесили мосты, по центру смонтировали фонтаны. Эскиз одного фонтана на досуге нарисовал он сам — о чем, конечно, сразу раструбили местные газеты. Талантливый человек талантлив во всем. Ладно, он еще не поет. А то был бы прямо как император Нерон. И всех бы заставляли его слушать!

Спасибо, что ты не поешь, мой президент!

И спасибо за наш прекрасный город! Он в самом деле становится все краше. Трущобы, засыпушки, фанерные дома надежно спрятаны от посторонних глаз, никто из гостей их не увидит. Разве что на фотографии в единственной оппозиционной газете, печатающейся, конечно, за границей — в соседней области — и распространявшейся здесь чуть ли не подпольно.

Одно время я там работала, в этой газете, почти без зарплаты, и при этом мне ставили в пример каких-то людей, которые готовы были писать нам совершенно даром, лишь бы довести до жителей республики все свои мысли о том, как плохо мы живем. Народ же едва сводит концы с концами — зарплаты не хватает даже на еду.

Мне тоже не хватало ни на что, и вскоре я ушла на более высокую зарплату — сюда, на завод. Теперь работа — от звонка до звонка, — и по утрам я должна вдавить себя в толпу, просачивающуюся в троллейбусную дверь. Иногда я закрываю глаза и позволяю толпе затащить себя в эту воронку. Но уже внутри, среди притиснутых вплотную чужих тел, в их запахе, в каких-то лицах близко-близко, меня охватывает ужас, тошнит, и я вырываюсь вон. Люди ломятся навстречу стеной и что-то мне говорят, а я изо всех сил работаю локтями, только бы успеть — пока не тронулся троллейбус, назад на остановку. Ух!

Ясное дело, завод не для меня. В твоих мыслях здесь должен быть только завод, завод… Коробка, в которой ты живешь, должна стать еще уже. То ли дело — на старом месте. Моей темой там были беспризорники, детские дома, брошенные старики, а дополнительно я вела женскую страницу, и молодежную страницу, и что-то еще, вдобавок, эта газета печатала мои рассказы. Про любовь. И каждый раз само собой оказывалось, что все, что я пишу, — это уже политика. Даже статьи о моде, ведь в них говорилось, как сделать что-нибудь эффектное, когда у тебя совсем нет денег!

Поэтому я думаю, что и сама вложила свою лепту в то, что город проголосовал против него. Правда, какая разница, он ведь все равно прошел на новый срок. И в городах полетели головы и главы. У нас, например, сняли мэра. И новый, свеженазначенный, долго ничем не обнаруживал своего существования, словно боясь, что его снимут за любое неверное движение. Как вдруг меня заставили сочинять ему поздравление с 50-летием. Шеф попросил написать как можно скорей — ведь надо же, забыли такую дату. Я спросила:

— Что это я? Мы же договаривались — редакция поздравлялками не занимается! Нас и без того всех тошнит от вранья!

Но начальник в ответ лишь понимающе кивал головой и грустно улыбался. Еще повыступав, я все-таки открыла в компьютере папку «Официоз». В ней у нас есть штук пять или шесть полезных файлов — универсальных поздравлялок. Я скопировало один и стала переделывать под поздравление новому мэру — «от имени нашего многотысячного коллектива» — это оставим, конечно же!

«Можно без преувеличения сказать, что все свои силы, свой богатый жизненный опыт, организаторские способности вы отдаете городу и горожанам, — сочиняла я. — Каждый день мы видим результаты вашего труда. Мы видим, как хорошеет наша столица. Вводится в строй новое жилье, открываются новые объекты социально-культурного назначения…»

Это только сначала трудно настроиться на нужную волну. А когда настроишься, тебя уже само — как поведет! Так что останется лишь только удивляться своим способностям. «Все это было бы невозможно осуществить без настоящего хозяина города, опытного специалиста и управленца, человека деятельного и авторитетного…» — изощрялась я.

— Чушь какая-то, — сказал, читая через плечо, Максим. — Все это делалось еще при старом мэре. — У Максима дурацкая привычка — что бы я ни шлепала на компьютере, он сидит рядом, придвинув второй стул, и смотрит, что там появляется на мониторе.

— Ясно, чушь, — ответила я ему. — Я предупреждала тебя, когда ты сюда шел, что придется писать всякую чушь.

Максим, конечно, забормотал что-то вроде того, что да, предупреждала, и что он-то что? Он ничего такого и не говорит. Надо писать чушь — напишем чушь. Тем более другого дела журналисту в нашем городе не найти.

Было время, когда мы с Васькой презирали всех подряд, кто допускал хотя бы малейшую возможность написать то, чего на самом деле не думает. Позволивший себе публично облизать кого-либо из власти наш коллега тут же переставал для нас существовать. Но впрочем, не совсем. Над кем-то из продавшихся за сытную похлебку можно было здорово посмеяться. До слез. Так, чтобы потом уже при одном только упоминании несчастного нельзя было не усмехнуться.

Сцены публичных демонстраций раболепия разыгрывались в лицах. Васька умел представить любую историю так, чтоб было смешно.

«Запомни — главное — делать в этой жизни то, что хочешь! Давай дадим друг другу обещание делать всегда, что хочешь! Тогда мы никогда не сделаем ничего по-настоящему плохого» — говорил мне Васька. Конечно, мы были — считай что дети. Васька, где ты сейчас? Я не знаю, каким ты стал. Мы не виделись после того, как ты ушел из газеты — когда оказалось, что в ней надо делать то, что совсем не хочешь. Вроде бы, ты ездил в экспедиции со своим отцом… Я к тому времени была замужем, родился старший сын…

Несколько раз пыталась найти тебя по Интернету. Почему ты нигде не засветился в Интернете? Может, у тебя какой-то новый псевдоним? А мои рассказы там можно найти. Под моей фамилией. И в них нет чуши. В том, что я помещаю в Интернет, совсем нет чуши. И там указан электронный адрес. Почему ты до сих пор не нашел меня?

Может, все дело в том, что мне приходится делать не то, что я хочу? Когда я смогу, наконец, не делать то, от чего меня тошнит, жизнь повернется ко мне совсем другим боком.

Нам, например, часто приходится печатать компромат на прежнего директора завода. Я его не знала — пришла уже при нынешнем директоре, а Валя и Максим — еще позже меня. Но получается, что мы — его враги. Нам передают уже готовые статьи — и мы должны их разместить возможно более броско.

В них говорится о том, что бывший директор был нечист на руку и что-то там приватизировал по смешной цене. Хотя формально все было законно, и вовремя его никто не поймал за руку. А теперь он, наконец-то, пойман, а пойман, значит — вор.

Чтобы поймать кого-то за руку, вы должны быть достаточно богатым. Компромат дорого стоит, и кто пишет его — тот хорошо живет.

Я знаю этого парня, крупнейшего в республике специалиста по «чернухе». Уже сто лет он пишет компромат на всех подряд. Это призвание. Он вечно в оппозиции, и, вроде, еще при коммунистах его никуда не брали на работу. Но сейчас его услуги стали всем нужны. Вдобавок, он не приезжает на завод к восьми утра, как я.

При встрече мы говорим с ним вполне по-дружески, а после я рассказываю Вале:

— Вот смотрю я в его добрые и честные глаза и думаю: неужто это ты написал такую гадость?

— А? Кто это? У кого добрые и честные глаза? — тут же реагирует Максим. Он здесь недавно. И все сразу хочет знать.

Мы начинаем объяснять ему про компромат, а он не понимает:

— Ну, я все читал в подшивке. Про того директора. Но при чем здесь добрые и честные глаза?

— Ну вот смотри, — говорю. — Если б тебе сказали, что дадут много-много денег, только ты должен написать что-нибудь плохое про какого-нибудь человека, которого ты никогда не видел…

— И что? — опять не понимает Максим.

— Ну, он не сделал тебе ничего плохого. И тебе скажут, что о нем надо написать. В литературной форме.